Затаился, Петра Аркадьевича ненавидел тяжелой ненавистью, имени его слышать не мог спокойно.

Вот с ним-то, с Михаилом Ивановичем Гуровичем, злейшим врагом Столыпина, и встретился генерал Спиридович в третьем номере люкс Центральных бань.

Выслушав Спиридовича, старик пожевал белыми, в синих точечках, губами и, укрывшись второю, мохнатой простыней, длинно вытянулся в удобном кресле.

– Начать следует, – тягуче заговорил он, – с подключения главной агентуры к польским, финским, украинским, тюркским, грузинским и еврейским кругам, имеющим выходы на прессу. Последние три года властвования Столыпин дал множество поводов для нападок на себя, в частности в связи с его национальной нетерпимостью. До сей поры его подкусывали, а сейчас приспело время ударить. Я дам вам пару рекомендательных писем в Париж: мои старые друзья подготовят залп против «железного русского диктатора». Мол, всех давит; правит в одиночку; монархия делается чистой фикцией; отринул тех, с кем начинал; уход Гучкова с поста председателя Государственной думы в знак протеста против столыпинского ультиматума свидетельствует о развале думского большинства. Именно развал большинства, делающий Думу неуправляемой, должен быть объектом для удара, который следует обозначить под номером «два». Затем стравить милюковцев с гучковцами, подбросить пару идей Дубровину с Пуришкевичем, поработать с Марковым-вторым, и получится прекрасный удар «русских патриотов», сие пойдет у вас под номером «три». Идеален, конечно, удар номер «четыре»… Это был бы коронный удар… Коли б получилось…

– Ну, не томите, Михаил Иванович, – улыбчиво поторопил Спиридович.

– Я не томлю, а думаю, как ловчей выразить… Словом, коли б вы смогли организовать пару-тройку статей в зарубежных изданиях анархистов или эсеров, кои б Доказывали, что Столыпин теперь выгоден для революции, что он теперь до конца точно, без маскировки, выражает то истинное, о чем мечтает кровавый царь…

– Михаил Иванович! – резко перебил его Спиридович.

Тот снова пожевал синюшными губами, усмехнулся чему-то своему, затаенному, ответил:

– Дорогой мой человек, ну не станут же они писать «наш обожаемый монарх»! Чем они резче будут ударять царя, чем теснее свяжут с ним Столыпина, тем Петру Аркадьевичу труднее будет вертеться… Только таким образом вы сможете добиться желаемого эффекту… То есть еще большей к нему неприязни в том месте, которое вы охраняете… Вы, боюсь, неверно поняли и мой первый удар, связанный с.

национальным вопросом. Коли всякие там Ленины, Черновы, Троцкие его ударят лишний раз – тем ему больше навара станется… Нет, я имею в виду удар совершенно другого рода… И польский магнат, и финский молочный король, и еврейский банкир должны воем вопить, что Столыпин хочет помешать им служить верою и правдою православному государю, хозяину земли русской; они должны криком кричать, что, мол, он хочет вбить клин между ними и их русскими коллегами… Они распинаться должны в преданности царю и недоумевать, отчего Столыпин не дает им свое верноподданничество толком проявить – назло всем Европам?! А уж когда имя Столыпина начнет с м е р д и т ь, тогда – валяйте, решайте все толком, общественность будет подготовлена… Сколько за консультацию уплатите? – усмехнулся Гурович.

– Должностью уплатим, – серьезно ответил Спиридович, – возвращением к деятельности, Михаил Иванович…

– Не доживу, – вздохнул тот, – за грудиною щемит, сердце сорвал, обида даром никому не проходит…

– Это верно, – согласился Спиридович, – это вы в самое яблочко засандалили…

Перед расставанием Гурович дал семь телефонов своих друзей, три адреса и два рекомендательных письма в Париж.