— А где Дерек?

— В приемной. У него гости. Он придет. У меня все хорошо. А у тебя?

— Чудесно, голубчик. Просто замечательно.

— И у меня замечательно. Я тебя люблю, Жюль. — Томас так и сиял. Только в присутствии сестры его обычная застенчивость пропадала. — Я тебя очень люблю.

— И я тебя, Томас.

— Я боялся… ты не придешь.

— Я ведь тебя не забываю, правда?

— Правда. — Томас наконец отпустил Джулию и бросил взгляд на дверь. — Здравствуй, Бобби.

— Привет, Томас! Выглядишь молодцом.

— Правда?

— Гадом буду.

Томас хихикнул.

— Бобби смешной, — сказал он Джулии.

— А меня-то когда обнимут? — не унимался Бобби. — Так я и буду стоять, растопырив руки, пока меня не примут за вешалку?

Томас нерешительно отошел от сестры. Они с Бобби обнялись.

Томас и Бобби прекрасно ладили, и все же Томас еще стеснялся зятя. Он с трудом привыкал ко всему новому и за семь лет еще не совсем освоился с новым членом семьи.

«Но он меня любит, — внушал себе Томас. — Наверно, так же сильно, как я его».

Привязаться всей душой к человеку, страдающему болезнью Дауна, не так трудно. Надо только не ограничиваться естественной жалостью, а приглядеться к больному повнимательнее. Приглядишься — и поневоле оценишь их восхитительное простодушие и милую непосредственность. Иногда, чувствуя себя белыми воронами, они робеют и замыкаются, но, как правило, они искреннее и откровеннее многих нормальных людей: никакой оглядки на условности, никакого лицемерия. Прошлым летом, на пикнике, устроенном для обитателей интерната в честь Дня независимости, мать одного пациента сказала Бобби: «Вот смотрю я на них — какие же они добрые, ласковые. Наверно, они любезнее Господу, чем мы». И сейчас, обнимая Томаса и заглядывая в его добродушное пухлое лицо, Бобби понимал, насколько она права.

— Мы тебя оторвали от стихотворения? — спросила Джулия.

Томас оставил Бобби и заковылял к рабочему столу. У стола Джулия листала журнал, из которого Томас вырезал картинки. Томас взял со стола альбом — четырнадцать таких альбомов с его произведениями стояли в книжном шкафу у кровати, — раскрыл и показал Джулии. На развороте рядами были наклеены картинки. Ряды напоминали строки, которые складывались в четверостишия.

— Это вчера. Вчера кончил, — объяснил Томас. — До-о-олго делал. Трудно. Теперь получилось… получилось.

Лет пять назад Томас увидел по телевизору какого-то поэта. Поэт ему очень понравился, и Томас решил сам писать стихи. Надо сказать, что отставание в развитии психики при болезни Дауна выражается по-разному; у одних это отставание очень значительно, у других проявляется в более легкой форме. Тяжесть заболевания у Томаса была чуть выше средней, но даже при таких умственных способностях он научился писать только свое имя. Однако это его не остановило. Он попросил Джулию привезти бумагу, клей, ножницы, альбом и старые журналы. «Всякие журналы, чтобы с красивыми картинками… И некрасивыми… Всякие». Вообще Томас редко докучал сестре просьбами, а уж она, если брат чего попросит, готова была горы свернуть. Скоро у него появилось все, что нужно, и Томас взялся задело. Из журналов «Тайм», «Ньюсуик», «Лайф», «Хот род», «Омни», «Севентин» и множества других он вырезал фотографии или детали фотографий и, словно из слов, складывал «строки», заключающие какой-то смысл.