Люто стал за святыню народ богомольный: С ядом, не только с мечом. И даром что Горев, Истый наш брат христианин, не грешен в кощунстве, Не драл икон, не сквернил церковных сосудов, Даже других унимал, не бояся насмешки, Все бы плохо попасть чернецам либо черни.

В том и зло, что правый вравне с виноватым Гибнет в смуте войны и горячек мятежных: Где разбирать? Господь на том свете рассудит! Но бог милостив был и вывел Макара Жива-здорова, немногих в числе, как пришельцев Дочиста смел с земли своей полуостров.

В то же время другую войну на противном Света краю завел губитель; и войска Столько с ним, что в месяц двадцать пять тысяч Тратить мог: его ж окаянное слово! Шли к Москве напролом, и дорого стоил Каждый шаг на Руси, но вождь не жалеет: Много в запасе! Пусть лягут на приступах тьмами, Две под Смоленском, четыре в полях москворецких, Лишь бы нам величаться в Кремле златоверхом.

Бог попустил, на кару гордыни. Кутузов, Вечная память ему, сшепнулся с морозом; Выбрал крепкое место, так, чтобы мимо Взад ни вперед ступить нельзя супостату; Выждал, и стал вымораживать, словно хозяин Из дому вон тараканов. Недруги в драку: Нет удачи! Погреться?-Заперты двери. Съесть бы!-Падерой конской лакомись вволю. Бегство пошло; тут меч, и голод, и холод Все против них: живые шатались как тени; Мертвыми путь усеян: на версту сотня!

Вождь ускакал восвояси за новою ратью; Наша вперед, а немцы к ней приставали: Первый-преемник Фридриха; после и цесарь; Там и все. Числом встречались уж равным; Либо, как в Кульме, малым великое дело Делалось, к диву военных, к спасенью мирных. Царь хвалил, чужие сказали спасибо: Лестно было назваться воином русским.

Бедный Макар! где ты был? что делал? Он жадно Слушал вести, носимые шумной молвою; Скрыть бы хотели, но шило в мешке не таится. Рейн перешли, во Франции русские. Сильно Сердце забилось у Горева; птицей из клетки Рвется в стан земляков: "Не стыд ли, не грех ли Здесь злодею служить? Палит он из пушек В наших, а я за него ружье заряжаю! Надо бежать; лишь ноги становятся хилы, Бок от раны болит и ломит к ненастью. Ну! да с богом: авось дойду". И сберется.

После раздумье возьмет: "С ума ли я спятил? Сто ли верст пути? Нет!-тысяча будет. Схватят, воротят, судом расстреляют, как труса: Английских пуль испугался-де; русское имя Втянут в поклеп; а там одному мне не много Сделать: Гореву взять Париж не под силу! Волей разве служу не по долгу присяги? Рад бы в Сибирский, да в рай грехи не пускают".

Он бы решился; но не было воли господней, Новый искус судивший долготерпенью, Пятую рану, в ногу пониже колена, Меткий Ростбиф хватил его под Тулузой. Кончилась тут и война. Бонапарте на остров Эльбу уплыл, а новый король из Бурбонов, Умный старик и русским давно благодарный, Всех велел отыскать, снабдить и отправить В родину: так возвратился Горев в Россию. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

1835

Ф. И. ТЮТЧЕВ

НЕМАН

Ты ль это, Неман величавый? Твоя ль струя передо мной? Ты, столько лет, с такою славой. России верный часовой?.. Один лишь раз, по воле бога, Ты супостата к ней впустил И целость русского порога Ты тем навеки утвердил...

Ты помнишь ли былое, Неман? Тот день годины роковой, Когда стоял он над тобой, Он сам-могучий южный демон, И ты, как ныне, протекал, Шумя под вражьими мостами, И он струю твою ласкал Своими чудными очами?..

Победно шли его полки, Знамена весело шумели, На солнце искрились штыки, Мосты под пушками гремели И с высоты, как некий бог, Казалось, он парил над ними И двигал всем и все стерег Очами чудными своими...

Лишь одного он не видал... Не видел он, воитель дивный, Что там, на стороне противной, Стоял Другой-стоял и ждал.