-  Чуять должен, - сказал Векша еще громче. Голос стал угрожающим. - Перед князем что-то скрываешь?

    -  Ты пока еще не князь, - отрезал Добрыня недружелюбно. - Что надобно?

    -  Князь Владимир изволит… - сказал гридень значительно. - А ежели великий князь изволит, то что ты супротив?.. Так, не человек даже…

    На крыше аист поджал ногу, застыл, разогретый за жаркий день, теперь уже спит в тишине. Оранжевая солома на крыше хлева блестит, как расплавленное червонное золото, глазам смотреть больно. В окне терема на миг мелькнуло цветное платье жены. Во дворе все тихо, труба не дымится, все заснуло до утра.

    -  Так что же изволит князь?

    -  Великий князь, - сказал Векша угрожающе.

    -  Что изволит великий князь? - спросил Добрыня.

    -  Вот так-то лучше, - сказал Векша снисходительно. - Кто сегодня умаляет княжеское имя, завтра Русь продаст!

    Добрыня стиснул зубы. Это не застава богатырская, а Киев, где всякая дрянь не только выживает, но и пристраивается. Всяк падок на лесть, а князь тоже человек. Подхалимы оттирают защитников земли сперва от княжеского стола, потом и с подворья.

    -  Ну-ну, - сказал он сдавленно, - ты тоже забыл, с кем разговариваешь, тварь.

    Векша дернулся, конь под ним раньше ощутил злость огромного человека, пугливо попятился. Белесые шрамы на лице сурового хозяина терема сперва побелели, а потом стали страшно багровыми, вздулись, как растолстевшие сороконожки. Векша спохватился, не всяк склоняется перед княжеским гриднем! Иной сразу на дыбки, таких имя князя не пугает, прут на рожон, их не понять, от таких надо подальше…

    -  Ну, - сказал он поспешно, - князь не сказал…

    Рука Добрыни метнулась вперед, словно стрела, что сорвалась с тетивы. Ногу Векши дернуло, он ощутил, что летит по воздуху. В спину грохнуло, в хребет больно ударила твердая как камень земля. В следующее мгновение огромная и крепкая, как ствол дуба, рука воздела Векшу. Расширенные глаза гридня оказались на уровне лица богатыря. Но Добрыня на земле, даже ноги расставил в стойке кулачного бойца, а подошвы гридня скребли по воздуху.

    -  Гм, - сказал Добрыня со зловещим спокойствием, - удавить тебя, что ли?..

    -  Добрыня… - прохрипел полузадушенный Векша. - Я княжеский гридень!

    -  Ага, значит, гридень… - сказал Добрыня задумчиво. - За смерда полгривны виры… за гридня - гривна, а за княжеского - полторы… Плевать, не в деньгах счастье, верно? У меня эти гривны складывать некуда. Подвал завален, надо тратить!

    Векша завизжал. Сильные пальцы стянули кольчугу на груди в ком, все тело сжало, как лягушку в мешке. Глаза Добрыни вперились в его лицо с такой силой, что у Векши из обеих ноздрей потекли тонкие красные струйки. Он заплакал, с ужасом ощутив, что хотя за спиной блистает имя грозного князя, но все же его, княжеского гридня, можно удавить как червяка, заплатить за такое удавление небольшую виру и забыть…

    Добрыня повел носом, с удивлением взглянул на землю. Из сапог вестника текла желтая вонючая струйка. Векша плакал навзрыд, маленький и жалкий. В следующее мгновение он полетел в эту лужу, а Добрыня мощно и страшно свистнул.

    С грохотом, будто под ударом тарана, распахнулись ворота конюшни. Из темноты в полумрак двора выметнулся огромный белый жеребец. Роскошная грива развевалась по ветру, хвост стелился следом широкий и длинный. Глаза горели дикие, кровавые, а когда открыл пасть, мелькнули огромные и совсем не по-лошадиному острые зубы.