Но вот в руках Мэта отказалась почтовая карточка, и он сразу же узнал почерк своей жены:

— Вот эта — от Кендал.

Никакого энтузиазма от находки он не испытал. Казалось, вместо живого человека работает автопилот, а вот перехватить управление этот живой человек уже не в состоянии. Ему было легче исполнять приказания отца.

Автоматизм стал своего рода щитом, за которым таилась душевная боль. Он стал таким с той самой минуты, когда Гиб убил Лотти.

Похоже, вместе с ней умер и он сам, Мэт. Трудно себе представить, что он берет вечное перо, правит гранки и готовит к изданию очередной экземпляр газеты. Вряд ли его еще могут заинтересовать охота, выпивка, застолье, «Братство» — да и жизнь, как таковая. Смерть Лотти оставила в душе такую щемящую пустоту, которую, он знал, нельзя будет заполнить ничем. Отец говорил, что многое в нем изменится, когда они найдут его сына, но Мэта одолевали сомнения.

Словно стараясь еще сильнее разбередить рану, он воскресил в памяти дни беззаботной юности, когда отец тоже запрещал ему видеться с ней, но тогда была хотя бы слабая надежда, что они когда-нибудь соединятся. Он слишком на это надеялся. Именно надежда помогала ему скоротать те дни, когда общение с Лотrи было невозможно.

Теперь, когда она потеряна навсегда, ждать и надеяться больше не на что. Пытаясь несколько примирить сына с потерей, отец напомнил ему, что настоящая награда ждет праведника на небесах, но у Мэта небеса отчего-то ассоциировались с Лотти. Он даже не слишком желал вечного блаженства, если под вечностью понималось бытие без Лотти.

Разумеется, за смерть Лотти должна была ответить Кендал. Отец постарался как следует растолковать ему этот факт. Если бы Кендал не совала нос куда не следовало, в то, что выше ее понимания, оставаясь послушной и скромной женой, как и полагалось с самого начала, то ничего бы не случилось. Лотти осталась бы в живых и продолжала бы радовать его поцелуями и объятиями, ради которых он, в сущности, и жил.

Всякий раз, вспоминая потерю, он чуть не задыхался от ярости. Да, Кендал придется заплатить и по самому большому счету. Уж он-то проследит за этим лично. Как и все прочие, наказанные судом «Братства», Кендал предстанет перед неумолимыми судьями.

Мэт с брезгливостью рассматривал открытку Кендал, поскольку она вышла из ее рук:

— Я узнал почерк.

— Когда была отослана открытка?

Мэт попытался рассмотреть послание при свете фонаря.

— Почтовая марка совсем затерлась, по-видимому, давно. Открытка даже пожелтела по краям.

— В любом случае прочти.

— Прекрасно проводим время, хотя мешают комары и жара. Она чуть не доконала меня, когда мы с Б. отправились на пикник на наше заветное место.

— «Б» — значит бабушка, — заявил Гиб. — Есть еще что-нибудь?

— Похоже, не хватило места. Почерк становится все мельче. — Мэт сощурился, чтобы разглядеть крохотные буковки. — Я уже писала тебе о месте — каньон, водопад ну и прочие штуковины. Скоро увидимся. — Это все. Вместо подписи нарисовано крохотное сердечко.

— Каньон, говоришь? Да, скорее всего это каньон Конфедератов. Ее, видите ли, излюбленное местечко. Она когда-нибудь упоминала о нем?

Мэт покопался в памяти. Но ничего там не обнаружил, кроме безжизненных глаз Лотти.

— Может, и упоминала. Помнится, сказала как-то, что они с бабушкой любили проводить лето на старой заброшенной ферме.

— А еще конкретнее — на старой ферме неподалеку от каньона Конфедератов и водопада. — Со все нарастающим возбуждением Гиб открыл бардачок и извлек оттуда карту дорог штата Теннесси. Затем торопливо расправил ее на коленях.

— Что ты знаешь о природе, Мэтью? — спросил он.