И Конан удвоил усилия. Он метил своему сопернику в глаза. Других уязвимых мест на теле Сканды попросту не было.

А Сканда применил новую хитрость. Теперь он постоянно менял рост. Становился то выше, то ниже; иногда он был не больше карлика, а то вдруг вырастал почти в великана. И все время смеялся. Этот смех утратил прежнюю детскую жизнерадостность, теперь он звучал назойливо и казался совершенно неестественным. Конан вдруг понял, что хохот божка выводит его из себя.

Рыча от ярости, киммериец взмахнул мечом… и голова Сканды покатилась по земле. Конан целил, как и намеревался, в глаза, однако Сканда опять изменил свой рост, и острие варварского меча перерубило шею.

Тело существа в чешуйчатом доспехе застыло на месте. Оно стояло неподвижно в той позе, в какой застигла его смерть: одна рука изогнута в изящном жесте, другая, с мечом, чуть отведена назад для очередного удара. Голова Сканды в шлеме лежала на краю поляны.

Пение Кали сделалось яростным. Богиня шагнула навстречу убийце своего сына.

Конан понимал, разумеется, что совершенно убить Сканду ему не удалось. Боги никогда не погибают истинной смертью. Но на время киммериец изгнал дух божества из красивого вместилища, где тот обретался. И этого времени, как надеялся Конан, будет достаточно, чтобы киммериец и его спутники успели унести из Вендии ноги.

Кали между тем надвигалась на Конана, гневно двигая руками. Ее пальцы сжимались и разжимались, как бы предвкушая, что тело дерзкого человека вот-вот хрустнет в ее кулаке.

Киммериец, тяжело дыша, поднял меч. Он готовился дорого продать свою жизнь.

И тут целый град камней обрушился на богиню. Фридугис и Гафа хватали из корзины гигантские изумруды и рубины и бросали их в статую Кали. Разумеется, причинить ей серьёзный вред они не могли, но этот град отвлекал ее от главного противника, подобно тому, как жалящие мошки раздражают коня и мешают ему выполнять приказания всадника.

Испустив воинственный клич, Конан кинулся на богиню. Он знал, что ему делать. Теперь знал.

Схватив рукоять меча обеими руками, Конан высоко занес его над головой и, подпрыгнув, ударил прямо по алмазу, пылавшему во лбу Кали.

Если бы Кали не отвлекалась на осыпающий ее град драгоценных камней, она никогда не пропустила бы этого удара. Но Фридугис с Гафой сделали свое дело: они дали Конану шанс, и киммериец не упустил его.

Раздался ужасающий звук.

В нем смешалось все: пение стали и звон разбивающегося камня, вопль отчаяния и яростный боевой клич, в котором звучало обещание мести…

Алмаз изменил цвет. Он покраснел, налился темной кровью. Сияние, исходившее из камня, сделалось багровым, по золотому телу богини потекли кровавые потоки.

Шатаясь, она сделала еще несколько шагов, нагнулась в последней попытке схватить киммерийца — и застыла.

Золото начало стремительно тускнеть, покрываться пыльным налетом. Багровый цвет сменился коричневым, алмаз во лбу статуи погас, как гаснет око хищной птицы после того, как в нее вонзится стрела. Голос, выходивший из чрева статуи, сделался глухим, а затем и вовсе замолчал.

Еще несколько мгновений — и золотая статуя исчезла. Вместо нее перед Конаном лежала гора сырой бесформенной глины.

Где бы ни находилась сейчас сущность богини Кали, на этой поляне, в сердце вендийских джунглей, подле старого заброшенного храма, ее явно больше не было.

Гафа и Фридугис, помедлив, выбрались из своего укрытия и приблизились к киммерийцу. Конан повернулся навстречу им.

— Вот и все, — с нарочитой небрежностью молвил варвар. — А говорят, будто на богов управы нет. Добрая сталь победит все что угодно. Я всегда это утверждал, клянусь Кромом!

Фридугис не знал, смеяться ему или плакать.

— Мы спасены! — проговорил наконец бритунец.