— Все, все расскажу, — говорит гость, — как у вас вышло на промысле. На вашем путике была вам незадача: дичь попадается, но ее обирает медведь.

— Живые помочи! — говорю, — да как же ты это узнал?

— Медведя этого, — говорит, — вы скорее всего чем-то отпугнули, но дальше стало еще хуже медведя: вас ворон одолил.

— Живые помочи! да как же ты знаешь? — спрашиваю.

А он смеется и говорит:

— Что ты на мои правдивые слова твердишь все свои «Живые помочи». Я не колдун.

И перекрестился по-нашему.

А я, Вася, в колдунов и сам не верю, только отцы, деды, прадеды этим оборонялись в лесах, и я за ними по привычке говорю постоянно: живые помочи. А оно вроде как бы и помогает.

Так вот, говорю я этому чудному человеку:

— Имя твое наше, христианское?

— Имя мое, — отвечает, — Сидор.

— Скажи, — говорю, — Сидор, как это могло быть, чтобы узнал все наши пути?

— Подожди, Мануйло, — отвечает он мне, — я еще больше вас удивлю, а потом ты сам поймешь, как я понял ваши пути. Медведя вы прогнали, а после из-за ворона бросили свои лесами перешли в наши немеряные.

— Так, — говорим, — в точности было.

— На границе ваших лесов и наших немеряных стоит часовенька старая, забытая, вся в зеленом мху, вся зеленая. Креста на ней нет, и заместо креста стоит скворешник. Видели эту часовенку?

— Видели, — отвечают все наши полесники.

— А видели, — спрашивает, — как там скворец выходит из дырочки и начинает служить свою обедню, раздувается, бормочет, — это видели?

Смеются полесники: все они это видели и на скворца на том месте дивились и много смеялись.

— От этой часовенки, — продолжает Сидор, — вы шли долго по общей тропе и вот видите: общую тропу пересекает путик, мой путик Воронья пята. Вы тут увидели: хозяйство охотничье давно заброшено, петли порваны, дичь давно выбрана вороньем и медведями. Вы тут-то решили взяться за дело и попробовать счастья на Вороньей пяте.

— Верно! — отвечаю. — Так оно и было: мы никого обижать не хотели — видим, все брошено, взяли путик и пошли к становой избе.

— Цела ли, — спрашивает гость, — становая избушка?

— Все, — говорю, — там цело, избушка и беседка: два бревна, одно посидеть, к другому прислонить спину. Прудик тут вырыт, вода чистая, вокруг растет кукушкин лен, и во льну плиця лежит.

— Это моя собственная плиця, — говорит гость.

— Каждый камешек, — говорю, — на дне прудика виден, и возле камушков жмутся две рыбки.

— Вьюн и карась? — спросил гость, и когда мы ему ответили, что своими глазами видели: вьюн там был и карась, — он нам весело так говорит:

— Ну, вот, друзья мои, тут где-нибудь возле прудика вы и нашли мое ушкало.

Тут все мы обрадовались, все поняли, что были на путике у старого хозяина, и никакого нет в этом колдовства. Стали мы тут, как товарищи и друзья, просто пить вино, закусывать. Гость больше нас не стеснялся ничем, был как свой, но только заметно было: хотя он и пил, но ничуть не хмелел.

— Ты что-то таишь — сказал наконец гостю один, откровенный охотник.

И гость ему ответил:

— Ты это верно сказал: я таю.

После такого ответа как будто все сразу стали трезвыми, и гость, собравшись весь в себя, спросил вполголоса:

— А вы дошли до того места, где Лода — уходит под землю, а Кода одна бежит?

— Дошли!

— Тут берег высокий горой поднимается, как стена, и к этой стене деревья как бы ветром прибиты, и на этой стене, отступя, стоит вторая стена.