– Как ты думаешь, зачем я ношу эту дрянь? Это мой протест. – Ему вдруг понравилось это слово. – Я – протестант, ди Маэстро. – Он поднял два пальца, изображая приветствие пацифистов.

– Бомби Ханой, беби, – сказал на это ди Маэстро.

– Бомби Сайгон, черт побери. – Бегун ткнул указательным пальцем в мою сторону. Его глубоко ввалившиеся глаза, казалось, горели над впалыми щеками. Он всегда балансировал на грани между вменяемостью и бешенством, и под действием наркотика это стало только еще заметнее. – Я никогда не говорил тебе о Хейвензе? Никогда не цитировал его речей?

– Ты просто еще не дошел до этого, – успокоил его ди Маэстро.

– Ебать я хотел его речь, – заявил Бегун, и взгляд его горящих глаз сделался еще более страшным. – Знаешь, что не так со всем этим дерьмом, Андердог? – он снова изобразил приветствие пацифистов и посмотрел на собственную руку так, словно сам впервые видел этот знак. – Так делают все идиоты. Люди, которые считают, что есть правила превыше других правил. Это неправда. Ты борешься за свою жизнь, пока смерть не побеждает тебя. Мир – это война. И ты – гребаный идиот, если не понимаешь этого.

– Мир – это война, – покорно подтвердил я.

– Потому что нет правил превыше других правил.

Меня испугало то, что я чуть было не понял, что он имеет в виду. Мне не хотелось знать то, что знал Бегун. Это слишком дорого стоило.

Возможно, Бегун оказался в похоронной команде, а не в регулярной армии именно из за капитана Хейвенза. Интересно, что мог натворить человек вроде Бегуна, чтобы его перевели сюда из действующей армии. Я вдруг понял, что вот вот узнаю об этом.

Бегун смотрел во все глаза на ди Маэстро.

– Ты ведь знаешь, что здесь сейчас произойдет, – произнес он.

– Мы отошлем его домой, – твердо сказал ди Маэстро.

– Дайте мне выпить, – попросил Бегун. Я вылил в стаканчик остатки виски и прошел к мешкам, чтобы посмотреть на капитана Хейвенза. Дав Бегуну стакан, я посмотрел на темноволосого американца. У него был квадратный подбородок и такой же лоб. И еще – дерьмовый маленький нос и дерьмовые глазки. Широкий прозрачный пластырь закрывал рану в груди. Бегун кинул мне обратно пустой стакан и достал из висевшего на поясе футляра, который сейчас, как никогда, напоминал часть его тела, свой огромный нож. И тут я наконец понял, что сейчас произойдет.

Бегун, должно быть, уловил в воздухе мою дрожь, потому что он нова обратил на меня свой горящий взор.

– Ты думаешь, это месть? Ты не прав. Это доказательство.

Доказательство того, что он был прав, а капитан Хейвенз – не прав. Не прав с самого начала. Но что бы он ни говорил, меня все равно не покидала мысль о готовящейся мести.

Чердак подошел поближе и с интересом посмотрел на Бегуна. Отмычка пялился на них из грузовика.

Бегун склонился над телом капитана Хейвенза и начал отрезать его левое ухо. Это потребовало гораздо больших усилий, чем я мог предположить, из руки его торчали белые полоски мускулов. Но наконец землисто серый кусок плоти остался в руке Бегуна. Сейчас ухо казалось гораздо меньше, чем на голове у капитана Хейвенза.

– Я засушу его на память, через неделю другую будет в самый раз. – Бегун положил ухо капитана рядом с собой на бетонный пол и склонился над телом, словно хирург во время операции. Он улыбался с сосредоточенным выражением лица. Он просунул лезвие под кожу возле отрезанного уха и повел его вдоль линии волос капитана.

Я отвернулся, и кто то сунул мне в руку едва тлеющий окурок последней пущенной по рукам «сотки». Я затянулся, отдал сигарету обратно и прошел мимо Чердака к выходу.

Как только я оказался снаружи, в глаза мне ударил солнечный свет, и земля качнулась вдруг навстречу.