– Ты слишком умная для женщины, – сказал я Мэгги.

– Тебе лучше написать эту книгу, избавиться от нее таким образом, – сказала она.

Когда Винх принес из кухни «Сайгона» тарелки с превосходной вьетнамской пищей, Мэгги настояла на том, чтобы он спустился вниз за супом.

– Этому человеку нужно очень много супа, – сказала она, и, видимо, Винх согласился с ее мнением, потому что он немедленно спустился вниз и вернулся с таким количеством супа, которого хватило бы всем присутствующим на целую неделю, большая часть которого содержалась в контейнерах, поставленных Винхом в мой холодильник.

Майкл Пул очень хотел узнать побольше о том периоде жизни Фи Бандольера, когда он был Франклином Бачелором и понял ли я, что случилось, когда Джон Рэнсом нашел лагерь Бачелора.

– Разве он не говорил, что пришел туда на два дня раньше своего напарника? Что он делал там эти два дня?

– Ешьте суп, – велела нам Мэгги.

Друзья копошились вокруг меня, как члены семьи, – впрочем, они и были моей семьей, в разные времена и периоды мой жизни, все вместе или по отдельности, на два три дня и больше. Постепенно поняв, что я нуждаюсь в этом, они стали чаще оставлять меня одного.

Пользуясь одним пальцем, повернутым под непривычным углом к клавиатуре, я стал перепечатывать на компьютере то, что написал в доме Джона Рэнсома. То, что в обычном состоянии заняло бы у меня неделю, теперь растянулось на две. Крючья и гвозди в моей спине горели и зудели, переворачиваясь, каждые полчаса мне приходилось вставать и прислоняться спиной к стене, чтобы они снова встали на места. Доктор давал мне огромное количество таблеток, содержавших кодеин, но вскоре, обнаружив, что он действует на меня расслабляюще, к тому же от него болит голова, я перестал его пить. Я попечатал еще пару дней, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в спине и на чувство усиливающегося беспорядка.

Прибыло по почте полотно Байрона Дориана, а еще через пять дней – Вюллард Эйприл Рэнсом. Человек, осуществлявший доставку, даже повесил картину на стену: оказывается, это было частью услуг. Я поместил обе картины на пустой стене перед письменным столом, за которым работал, чтобы они все время были перед глазами.

Позвонил Том Пасмор, сказал, что он «по прежнему валяет дурака». Интересно, что значило в понимании Тома Пасмора «валять дурака»? Потом позвонил Джон Рэнсом и сообщил, что нашел для Алана место в Голден мэнор, доме для престарелых с видом на озеро почти из всех окон.

– Это место выглядит как отель «люкс» и стоит целое состояние, – сказал Джон. – Но старик может себе это позволить. Надеюсь, что и я смогу позволить себе что нибудь в этом роде, когда доживу до его возраста.

– Как его дела? – спросил я.

– Физически состояние значительно улучшилось. Он встает, ходит, не кажется больше таким усохшим и хорошо ест – в прямом и переносном смысле, потому что пища там, в этой богадельне, как в лучших ресторанах.

– А что с головой?

– Когда как. Иногда напоминает прежнего Алана, иногда просто отключается и разговаривает сам с собой. Но это случается все реже и реже. – Джон спросил, получил ли я картину, и я еще раз поблагодарил его за подарок.

– Знаешь, мне стоило тысячу баксов упаковать и переслать ее.

Как то в восемь вечера мне позвонил из Франции Гленрой Брейкстоун – у него было в это время три часа утра – и заявил, что хочет поговорить со мной об Айке Квебеке. Он говорил об Айке Квебеке сорок минут, а потом сообщил:

– Ты теперь в моем списке, Тим. Я буду тебе позванивать.

– Надеюсь, что так, – я говорил чистую правду.

На следующее утро я закончил перепечатывать все, что написал в Миллхейвене.