— Нет, до чего же у вас сад симпатичный! — сказала девушка.

У них-то перед восьмиквартирным домом, построенным лет десять назад, не было ничего, кроме цемента и гаражей, стоявших на том самом месте, где когда-то у Паннисов в саду цвела огромная жакаранда. Там теперь ребенку даже и поиграть негде. Хотя, пока этот ребенок успеет подрасти, его мать, разумеется, уже съедет оттуда; такие, как она, живущие за счет пособия и талонов на питание, никогда на одном месте подолгу не остаются; эти безработные мужчины и безмужние девицы вечно включают музыку на полную мощность, а по ночам курят травку в своих крошечных душных квартирках.

— Мы со Стивеном в магазине познакомились, — сообщила ей девушка. — На прошлой неделе. Он мне помог донести до дому покупки. Ужасно мило с его стороны! Я ведь была с ребенком, и руки у меня ну просто совсем отваливались.

Стивен усмехнулся, но головы так и не поднял.

— А вы здесь давно живете? — спросила девушка. Элла перевешивала джинсы, чтобы хоть чем-то себя занять, и ответила ей не сразу — только после того, как швы на штанинах полностью совпали.

— Мой брат тут всю жизнь прожил. Это его дом.

— Вот как? Здорово! — сказала девушка. — Надо же, всю жизнь! Просто удивительно! А сколько вам лет, Стивен?

Элла думала, что он не ответит и будет совершенно прав, потому что эта девица явно не знакома с правилами приличий, однако он, помолчав, сообщил:

— …четыре. Сорок четыре.

— Сорок четыре года здесь, на одном месте? Здорово! И дом у вас тоже очень симпатичный.

— Был симпатичный, — сказала Элла. — Когда мы были детьми, здесь в каждом доме жила только одна семья. — Она сказала это подчеркнуто сухо. Впрочем, девушка, следовало признать, держалась очень мило, нос не задирала и вопросы свои задавала непосредственно Стивену, а не обращалась к Элле у него над головой, как это чаще всего и бывает. А то еще, бывает, человек нагнется к нему и орет, будто Стивен совсем глухой, хотя у него только правое ухо слышит неважно.

Стивен встал, старательно отряхнул землю с колен и прошел через лужайку в дом, ногой открыв и закрыв за собой дверь.

Элла присела на узкий цементный откос у прачечной и стала выдирать из травы кустик одуванчика. Этот одуванчик рос здесь уже много лет, его выпалывали, но он каждый раз вырастал снова. Нужно удалить все, даже самые мелкие частички корней одуванчика, если хочешь от него избавиться, а у этого одуванчика корни уходили глубоко под цементный откос.

— Неужели я его чем-то обидела? — спросила девушка, поправляя спящего в сумке-кенгуру ребенка.

— Да нет, — сказала Элла, — он, наверное, просто фотографию ищет, чтобы вам показать. Фотографию этого дома.

— Он у вас правда очень милый, — сказала девица. Голос у нее был низкий и чуть хрипловатый, какой-то надтреснутый, как это порой бывает у детей. В общем, детский голосок. Хотя у взрослых такой голос называется «сексуальным». Но эта девчушка казалась Элле совсем еще ребенком. Дети рожают детей, как говорили в одной телепередаче.

— А вы тоже всегда здесь жили, миссис Хоуби?

Элла ответила не сразу: она трудилась над корнем одуванчика, расшатывая его; потом, сняв темные очки, подняла голову и посмотрела на девушку.

— Мы с мужем держали отель в одном курортном местечке, — сказала она. — Там, в горах, где мамонтовые деревья растут. Над рекой. Это очень старый отель и довольно известный, его еще в девятнадцатом веке, в восьмидесятые годы построили. Мы там двадцать семь лет прожили. Когда умер мой муж, я еще два года сама всем управляла. Но потом умерла моя мать и оставила Стивену этот дом, вот я и решила отойти от дел и переехать сюда, к нему.