Мальчик был великолепный певец и декламатор, но актер — просто никудышный. Настолько зажатый, неловкий и склонный к нравоучению, что она приходила в ужас. Расслабься, мальчик мой, просила она снова и снова, но напрасно!
Может, он мог бы пропеть все, стоя за сценой? Нет, она не может быть так бессердечна по отношению к нему. Придется бороться дальше.
Потом ей надо было в лавку. Она с ужасом думала об этом. Однажды она уже ходила туда, и ни к чему хорошему это не привело. Туда вошли шахтеры, целая толпа — пять или шесть человек, и они принялись прохаживаться по ее адресу. Лавочник был довольно недалекий тип, он не отважился сделать им замечание, а Анна-Мария пыталась отвечать им дружелюбно и улыбаться, но их болтовня становилась все более и более фривольной, и она ушла из лавки с пунцовыми щеками.
А сейчас она должна идти туда снова! Господи! Но сначала в контору к Нильссону с его загадочными намеками.
Когда она повернула за угол у входа в контору, ее как громом ударило, во всяком случае, ощущение было именно такое. Вдалеке по дороге, ведущей от шахты, шел Коль. Она невольно остановилась на секунду.
Она так и не говорила с ним больше с той ураганной ночи. Лишь видела пару раз на расстоянии. Ведь узнать его было так легко. Однажды они почти встретились на улице в поселке, он изменил свой маршрут и направился к ней, но тут неожиданно откуда-то возник Адриан и увел ее за собой. Она обернулась и помахала, и Коль помахал ей в ответ. Адриан довольно раздраженно заметил, что ей нет нужды здороваться со всяким сбродом.
О господи, как много бы она отдала, чтобы дождаться Коля! Сказать «добрый день», и «спасибо за Вашу помощь тогда». И вновь услышать его голос!
Но, наверное, у него просто какие-то дела в бараках. А ей надо идти.
Когда она вошла в комнату, где стоял довольной помпезный письменный стол, Нильссон явно нервничал. Он был один. На столе перед ним лежали какие-то бумаги.
— Ну, и как обстоят дела у маленькой дамы с далеко идущими планами? — не без сарказма спросил он. — Рождественский праздник, Бог ты мой! Рождественский спектакль и приходский священник, и в поселке все стоят на ушах. Женщины словно с ума посходили и бросают своих мужей, чтобы бежать на бабьи посиделки! А как вы считаете, сколько мне это стоит — труда и денег?
— Ну, я не думаю, что мужчины в чем-то нуждаются, — мягко улыбнулась Анна-Мария. — К тому же я не знала, что у вас были дополнительные расходы. — Да, у компании, разумеется.
— Я думаю, я все оплатила сама, — осторожно сказала она. — А если будет надо, посылайте счет мне! Что это у вас за дополнительная работа?
На этот вопрос Нильссон не смог ответить тут же. Последовало только вялое замечание, что, дескать, «много здесь беготни».
— Зачем я вам понадобилась? — спросила Анна-Мария.
— Конечно, конечно! — он оживился. — Маленькую барышню просят подписать контракт о том, что она будет работать здесь, в Иттерхедене, учительницей еще и весь весенний семестр.
Анна-Мария обрадовалась.
— Так значит, мною довольны, да?
— Ну, да… Ведь так трудно заполучить сюда учителя… Просто поставьте здесь свою подпись!
Он держал свой пухлый указательный палец где-то в самом низу страницы и предложил ей стул у письменного стола.
Анна-Мария пробежала глазами ровные красивые строчки с завитушками Нильссона. Все верно, там стояло именно то, о чем он говорил. Она села на стул и подписала.
— И еще копию, — произнес Нильссон. — Ту, которая пойдет в компанию.
Она подняла краешек листа и увидела под ним нижние строчки другого. Он выглядел так же. |