Можно вопрос поставить иначе, меньше задевая душу: какого вы года? Тогда получишь быстрый, проскакивающий ответ.

Но Рябинин спросил Василия Васильевича Петрова, сколько ему лет.

— Не знаю, — беззаботно ответил старик.

Следователю предлагали игру, которую предстояло разгадать.

— Можно заглянуть в паспорт, — назвал он простой способ отгадки.

А вы узнаёте возраст по документу? — оживился старик.

Рябинин его понял — умные мысли он понимал быстрее, чем глупые.

— Ну, и сколько бы вы себе дали?

Василий Васильевич подумал серьёзно, топорща бородку, словно ею поёживаясь:

— Лет двадцать.

— А по паспорту?

— А по паспорту чуть больше — семьдесят три.

— И работаете?

— А как же? Бегаю по квартирам да учреждениям и чиню пишущие машинки.

Рябинин вспомнил сторожа, которому было пятьдесят четыре года и который не мог выговорить «пишущая».

— Не тяжело?

— Тяжело дома сидеть да ничего не делать. Лет десять назад меня дёрнул сатанёнок — ушёл на пенсию. Сижу. Ну, думаю, помру во цвете лет. А теперь, верите ли, чем старше, тем сильнее хочется работать. Молодому так не хотелось.

Предстоял столь милый каждому человеку разговор о здоровье и долголетии. Рябинина он интересовал не меньше, чем показания о краже из универмага. И его всегда притягивали старики.

Он понимал интерес к космосу, к науке, к новому фильму, к красивому человеку; даже понимал интерес к золотым кольцам, к полированной мебели и хрусталю — блестят. Но его удивляло, почему люди так непристально смотрят на стариков. Человек пробыл на этой земле семьдесят лет… Он пережил то, что мы переживаем или ещё только будем переживать. Он передумал о том, о чём мы думаем теперь, что не всегда можем понять или не умеем догадаться. У него есть воспоминания о прошлом, у нас — о прошлогоднем. У него есть тайны, которых ещё нет у нас. И он видел то, что было семьдесят лет назад и чего мы никогда не увидим. Да он ещё помнит другой климат.

— Наверное, придерживаетесь какой-нибудь системы? — спросил Рябинин.

— Без системы нельзя, — согласился старик.

— Какая же у вас?

— Простота.

Рябинин поёрзал, выказывая нетерпение от скудости информации.

— Присмотритесь к детишкам, — начал объяснять Василий Васильевич. — Они живут просто. Любят цвет, форму, понятные сказки, простую пищу. С возрастом человек от простоты уходит. Ему подавай сложные машины, чёрт знает какие развлечения, деликатесную пищу… На старости-то лет его опять к простоте потянет. А я вот все свои десятки жил просто. Я и ещё столько проживу.

Последние слова он сказал с таким напором, что Рябинин улыбнулся.

— Да-да, проживу! А сколько по улице ходит мальчишек? Согнутся, кашляют, еле ногами двигают…

— Каких мальчишек?

— Да всяких. Подойдёшь к нему и спросишь: «Может, помочь?» — «Спасибо, сам доберусь». — «А сколько вам лет?» — «Пятьдесят пять». Тут уж меня прорвёт. Ах ты, мальчишка! Да как посмел дожить до такой развалюхи? Как посмел со здоровьем так обращаться?

Он порозовел. Тёмные глаза живо блестели, бородка молодцевато топорщилась, сухие крепкие пальцы возбуждённо упирались в край стола.