Лишь после трех часов дня они припарковали машину на обочине дороги и вступили в лес.

Около часа, непринужденно болтая и поддразнивая друг друга, друзья шли в сторону вырубки, где, как они знали, уже опять выросла любимая оленями молодая поросль: ольха, береза и «шелестелка» — так зрелые, подобные им охотники обычно называли тополь. У каждого за плечом висела винтовка М1 с патронами калибра 30–06, а резиновые сапоги позволяли двигаться без лишнего шума. Харлан захватил компас, но едва ли взглянул на него. Оба отлично знали дорогу. Пол тащил спички, веревку для переноски туши и две пары хозяйственных перчаток для защиты от клещей во время свежевания животного. А в ранце Харлана лежали ножи и ножницы.

Харлан и Пол обычно охотились скрадом , то есть украдкой выслеживали зверя. Им не нравилось высиживать на деревьях, поджидая оленя, пользоваться каноэ или услугами загонщиков для обнаружения добычи. Они полагались только на свои глаза и опыт, отыскивая следы самцов: потертости, оставленные оленями на коре смолистых деревьев типа сосны, пихты или ели; оленьи лежки, где звери отдыхали; и излюбленные короткие тропы, обычно используемые оленями для сбережения сил при передвижении по лесу. Полдень давно миновал. Зная, что олень сейчас направляется в низины, где холодный воздух будет прибивать запах к земле, охотники следовали вдоль холмов. Харлан искал следы на земле, а Пол всматривался в лесные дали, ища легкие признаки движения.

После того как Харлан обнаружил в траве клочки рыжего подшерстка и увидел следы потертости оленя на коре старой пихты, спутники замолчали. Появился шанс удачно поохотиться, а время поджимало, поскольку свет начал убывать. Именно Пол первым заметил желанную добычу. Крупный самец с ветвистыми рогами из девяти отростков тянул по весу на пару сотен фунтов. Когда Пол приметил его, олений хвост уже был настороженно поднят, и животное приготовилось бежать, но до него оставалось от силы футов тридцать.

Пол выстрелил, но, похоже, поторопился. Олень покачнулся и споткнулся от удара пули, а затем развернулся и побежал.

Харлан не поверил бы в столь нелепую промашку, если бы не видел все собственными глазами. Такие неудачи обычно случались на охоте у новичков, воображавших себя настоящими лесными снайперами, хотя на их пальцах еще синели кляксы от офисной работы. Проводникам не раз приходилось приканчивать раненых животных, после того как их клиент-«охотничек» потерял след. Такому горе-охотнику не хватало сил, мужества и воспитания, чтобы пройти по следу подстреленного животного и прекратить его страдания. Раньше у друзей имелся список таких мазил, и они благоразумно предупреждали проводников о том, чем те рискуют, нанимаясь сопровождать их по лесу. Черт побери, самому Полу Сколлею не раз приходилось выслеживать раненого оленя и добивать его, сожалея о мучениях зверя, напрасной трате жизненных сил и осознавая, что вина медленной мучительной смерти ляжет на его душу. А сейчас он сам стал таким мазилой…

Глядя на то, как обезумевший от боли самец исчезает за деревьями, Пол словно онемел.

— Господи Иисусе! — наконец воскликнул он. — Что за чертовщина?

— Попал в ляжку, — отозвался Харлан. — Трудно сказать наверняка, но с такой раной он может долго продержаться.

Сколлей переводил взгляд с винтовки на свои пальцы и обратно, надеясь обнаружить, что неудачный выстрел получился из-за сбившегося прицела или очевидной слабости его собственной руки. Но так ничего и не обнаружил, а позднее частенько раздумывал, не стал ли тот промах тем самым знаковым моментом, когда тело начало предавать его, запустив процесс гибельного разрушения, словно рак зародился в нем в то самое мгновение, когда он спустил курок и выпустил пулю, а промашка вызвана тем, что его тело предательски дрогнуло, осознав перерождение первой клетки.

Но все эти мысли родились значительно позже.