Алексей Витаков. Гнев пустынной кобры
Солнце еще медленно садилось за горный хребет, обдавая заснеженные вершины и густо поросшие лесом склоны прощальным золотым светом, а со стороны моря уже неумолимо нарастали темно синие сумерки. Завтра все будет наоборот – свет придет с востока, а на запад пролягут тени. Зенон наблюдал это уже на протяжении семидесяти двух лет. Он прикрыл ставни, чтобы не поддувало в поясницу, и присел у жаровни. На плоском медном тазу красиво переливались угли. Старик подбросил несколько сухих веточек и протянул зябнущие пальцы к теплу жаровни. – Совсем кровь перестала греть! – обронил он вслух и посмотрел на стену, из за которой послышались легкие шаги и шорох. Василики стелила кровать… Как это прекрасно, когда женские руки готовят супружеское ложе. И нет лучшего отдыха на земле, чем этот… Вот вот должен вернуться Панделис, сын Зенона. Сын, как обычно, обнимет отца и быстрым шагом пройдет в спальню. Панделис и Василики какое то время будут шептаться, перебиваясь на поцелуи, а потом позовут отца ужинать. За скрипучую дверь гостиной длинными незримыми волосами зацепился северо восточный ветер. И никак не мог высвободиться, пока Зенон не встал со своего места и не захлопнул ее… Кыш отсюда. Нам тепло самим нужно… – Отец, ты зачем перед носом дверью хлопаешь? – раздался веселый голос Панделиса. – Осень на дворе! – ответил старик и ласково поглядел в сторону вышедшей из спальни Василики. – Пинается? – глянул на круглый живот невестки. – Этот так лупил пятками, что бедная Ефимия не знала, куда бежать. Царство ей небесное. – Я быстро! – Панделис пошел в хлев, ведя на веревке беспокойную козу. – Давай давай, – по доброму буркнул старик, – вымя хорошенько обмой перед дойкой. Не ты один отведывать будешь. Про вымя Зенон напоминал сыну каждый день, с тех пор как Василики стало трудно обращаться со скотом. И Панделис даже не думал раздражаться. Ведь впереди всех их ждал самый главный подарок от Бога. За ужином Василики, оглаживая живот, мечтательно смотрела увлажненными глазами на горизонт. Зенон неторопливо ел чечевичную похлебку, что то бубня под нос про исчезнувшие зубы, а Панделис ломал натруженными за день руками хлеб и запивал молоком. – Жена и муж – это как глаза и руки, – начал свою излюбленную речь Зенон. – Знаю, знаю, – шутливо продолжил Панделис, – когда руке больно, то глаза плачут, когда глаза плачут, руки вытирают слезы. – Не перебивай, – спокойно возразила мужу Василики, – пусть говорит еще и еще. Мне спокойно, когда говорит отец. Панделис виновато потупился. Продолжая отламывать куски белого хлеба, он несколько минут ел молча, а потом не выдержал: – Знаешь, Василики, скажу глупость, наверно. Но я бы с радостью достал с неба для тебя любую звезду. – Кто по настоящему хочет влезть наверх, обязательно раздобудет лестницу. – Старик подмигнул невестке. Они дружно рассмеялись да так, что внутри Василики ребенок замолотил пятками. Она охнула, прикрывая правой рукой живот. – Эй, вы потише. Разбудили тут нас. Пойду прилягу. Когда Василики укрылась в спальне, Панделис тихо спросил отца: – Есть вести от Василеоса? – Есть, – кивнул старик. – Через месяц или около того здесь будут жандармы. Они снова будут набирать мужчин в амеле тамбуру. Бедный мой сын, бедный Василеос. Пока тебя не было сегодня, приходила Мария, плакала. Хочет увидеть мужа. Он где то там. – Старик скрюченным пальцем указал на горы. – А я здесь. И у меня нет сил бросить село и нет сил, чтобы его защитить. Готовь Василики к тому, что вам придется покинуть Самсун. – Ей через месяц рожать, отец. |
