Кора у этого дерева была некрасивой – морщинистой и черной, а цветы совсем молоденькими, как мама Жоржика на свадебной фотографии. Такое несоответствие очень занимало неторопливые мысли мальчика, и, отыскивая ему объяснение, он не сразу заметил человека, наклонившегося над поваленной березой. Дерево было совсем старым, и недавний ураган его надломил. Отцу Жоржика пришлось заставить плотника, работавшего во дворце, спилить ствол до конца, иначе береза могла обрушиться на кого-нибудь из зрителей.

«Не размажет, конечно, – веселясь, отзывался Иван Таранин. – Но пугнуть может… А зрителя беречь надо!»

Жоржик так и подумал: «Зритель», рассматривая согнутую спину незнакомца, одетого почему-то в темный костюм. Мальчик даже вспомнить не мог, чтобы его отец надевал что-нибудь темное. Даже смокинг у него был белым. А сегодня с утра солнце пекло так, что прожигало даже тоненькую маечку Жоржика.

«Чего он мучается в таком костюме? – подумал мальчик с недоумением и неожиданной жалостью. – Хоть бы пиджак снял… Может, стесняется?»

Человек внизу между тем что-то ощупывал на березе и чуть ли не нюхал. Стараясь не хрустнуть ни одной веткой, Жоржик пополз вниз и мягко спрыгнул на траву. Но его присутствие уже было обнаружено. Мужчина повернулся и с каким-то несвойственным взрослым виноватым видом принялся отряхивать длинные ладони.

– Здравствуйте, – вежливо сказал Жоржик, помня наставления отца о том, как нужно принимать зрителей. – Вы во дворец пришли? На праздник?

– Во дворцах бывают балы, – пробормотал гость так неразборчиво, что мальчик не расслышал и, забыв о правилах, удивленно протянул:

– А?

Незнакомец рассмеялся, широко растянув губы. Смех у него был тихий и дробный. Жоржику он показался совсем не веселым. Его родители смеялись по-другому.

Мальчику почему-то пришло на ум слово «старомодный», хотя толково объяснить, что именно в этом человеке показалось ему старомодным, он, пожалуй, не сумел бы. То ли этот неуместный в солнечный день костюм, то ли манера отбрасывать со лба сходившиеся острым мысиком темно-русые волосы, как делали в старых советских фильмах, то ли какая-то общая угловатость и неповоротливость…

«Смешной какой! – тепло подумал мальчик. – Совсем не страшный…»

Только себе он мог признаться, что побаивался почти всех отцовских приятелей. Они напоминали ему питбультерьеров, которых держали, – добродушных с виду, но готовых в любой момент вцепиться в горло. К артистам это, конечно, не относилось…

«Но вот он же не актер, – попытался урезонить себя Жоржик. – С чего я решил, что он хороший?!»

– Смотри, что я тебе покажу, – мужчина поманил его рукой. – Кстати, можешь называть меня Клим. Это вполне удобно. Мне за день надоело, что все зовут меня по имени-отчеству. Или доктором…

– А я – Жоржик Таранин, – без смущения представился мальчик. Он давно привык к этому «театральному» имени, которое придумал отец, и уже перестал уточнять, что на самом деле его зовут Георгием.

Про себя он повторил с удивлением: «Клим». Что-то в этом имени казалось ему очень знакомым, что-то так и вертелось в голове… Жоржик даже напрягся, чтобы поймать это странное ощущение узнавания, и когда это ему удалось, вскрикнул от удивления:

– Но вы же… Вы же не Клим Жильцов, правда?!

– А почему нет? – усмехнулся тот. – Боюсь, что я как раз он и есть.

– Ой! – Мальчик ухватил его за рукав пиджака с той непосредственностью, что всегда была в нем, а от полусценического образа жизни развилась еще сильнее. – Ой, это правда вы? Мы же вашу «Лягушку» играем! Такая здоровская! А я и не думал, что могу увидеть вас живьем! Почему вы никогда не приходили к нам в «Шутиху»?

Пропустив сам вопрос, Клим негромко проговорил, разглядывая дерево у ног:

– Хорошее название придумал твой отец: в нем и шутовство, и возможность взрыва.