— Да ведь и у нас правильная зима должна быть не такая, — сказал Старший Дознатец, вглядываясь в затянутую мутной пенкой равнину. — Зимой, конечно, все как бы замирает, словно природа присела на лавочку и решила немного отдохнуть. У нас зима — время раздумий и мудрости. Именно зимой можно семь раз отмерить, чтобы летом один раз отрезать, да так, чтобы заново кроить не пришлось.

Дробила с Ватерпасом, мирно дремавшие под низкий, с легкой хрипотцой звук турбин мадмуазель Де Лярош, проснулись и крутили головами, соображая, где они находятся. Потом Дробила спросил:

— Что, уже прилетели?

— Не-а, еще летим, — успокоил его Ватерпас. — Спи дальше.

— Жрать хочется, — пожаловался Дробила. — Спасу нет!

— Что за выражение такое — «жрать» — возмутилась Телла, свернувшаяся клубочком в кресле рядом с Васькой-гусляром. — Неужели нельзя выразиться по-другому, например, кушать хочется, или, если уж совсем невмоготу — есть?

— Так, сударыня, — Дробила даже обиделся на такое непонимание. — Кушать мне хочется всегда, есть я хотел, когда мы еще над океаном летели и с истребителями дрались, а сейчас я хочу жрать. Пока хотелось кушать и есть, я еще терпел, уснул даже, а вот когда захотелось жрать, тут-то я и проснулся.

— Потерпишь, — бросила Танька-шаманка таким тоном, что Дробила сразу замолчал. Только засопел обиженно.

Танька-шаманка держала бубен на коленях, словно вышивальщица пяльцы, смуглые руки летали вверх и вниз, укладывая невидимые стежки, и на белесой коже понемногу возникали незаконченные, смутные картинки, которые шаманка тут же стирала ладонью, чтобы вновь приняться за своё колдовское рукоделье.

А Сенечка-Горлум забрался в пилотскую кабину и с восторгом рассматривал многочисленные приборы, рычажки и кнопки. Больше всего ему хотелось взяться за штурвал, но штурвал был заблокирован, и Сенечка время от времени принимался канючить:

— Мадмуазель Де Лярош, тётенька, ну можно я чуть-чуть порулю? Я ведь автомобиль водить хорошо умею, а самолет еще не пробовал. Честное слово, у меня получится! Ну, мадмуазель Де Лярош….

— Не сейчас, — коротко отвечала авиатриса. — И перестань дергать штурвал. Не мешай, тоже мне, племянничек выискался.

Сенечка ненадолго успокаивался, а потом снова принимался за своё…

Шаманка, наконец, прекратила свои пассы и прошла в пилотскую кабину. Там она решительно села в кресло второго пилота, зыркнула недобрым взглядом на Сенечку, отчего тот сразу перестал ныть, и сказала:

— Раймонда, ты меня слышишь?

— Да, мадам, — ответила авиатриса.

— Я нащупала пеленг Великого Орка, сейчас дам тебе курс, а то мы в этой простокваше до самой весны кружить будем.

— А дракон? — спросила Мадмуазель Де Лярош. — Я вообще-то за ним лечу.

— Огнехвост, похоже, летит наугад, — отмахнулась шаманка. — Только признаться не хочет, надеется, что оно само отыщется. Одно слово — мужчина. Если бы их способности соответствовали самолюбию, ах, как бы мы их любили! Тебе ли не знать мужчин?

— Вы, как всегда правы, мадам, — согласилась авиатриса. — Я вас слушаю.

Танька держала бубен перед собой, теперь его мембрана подернулась сеточкой и стала похожа на поверхность антенны системы наведения боевого истребителя. Естественно, самой современной антенны, с фазированной решеткой. Танька принялась водить бубном из стороны в сторону, пеленгуя Великого Орка, и скоро на его поверхности, у левого края, на засаленной, потемневшей коже появилась неяркая зеленая точка.