Разговор этот происходил за завтраком, когда Даниил решил похвастаться перед жителями Междуземья достижениями Российской науки и техники, для чего подверг себя и братьев малоприятной процедуре электроопохмеления. В электроопохмеле, между прочим, на самом деле никакой надобности не было, головы ни у кого не болели, что говорило о натуральности всех принятых намедни внутрь продуктов и напитков. Просто хотел покрасоваться. А потом предложил Великому Орку в подарок последнюю модель электроопохмела в экспортном исполнении.

Владыка подарок принял и приказал отнести его в пытошный музей, как пример орудия особо изощренной пытки, ну, Данька, естественно обиделся, и началось…

Впрочем, как мы видим, разговор о гуманности, хорошем отношении к реликтовым крокодилам и государственном устройстве Междуземья закончился вполне мирно. А вместе с разговором закончился и завтрак. Пора было собираться домой.

У трапа скучающей у бережка Храм-озера Мадмуазель Де Лярош сидел грустный Бугивуг, который по неизвестной причине куда-то подевался еще вчера, а сегодня вот, нашелся.

— Ну что, полетели? — спросил его братец Иван. — Пора. Ты, братец, кстати, чего скуксился?

— Да вот с Саньком попрощался, и сразу как-то грустно стало, — признался Бугивуг. — Совсем наш Санек омеждуземился, домой ни в какую не хочет, как я его не уговаривал. В своем отечестве, говорит, не бывает пророка, поэтому там я пополню ряды безработных, а здесь — я уважаемый всеми оракул. Подарил землякам собрание своих сочинений, — вон, в углу три ящика — еле погрузил, хоть бы помог кто-нибудь, так нет, все празднуют. Один Бугивуг работает. Эх, чует мое сердце, не увидимся мы больше с Саньком нашим! Я ведь всю ночь с ним толковал о том, да о сем. Его, между прочим, гнумы тоже достали. Однажды явилась целая делегация и предложила агитировать за гнумскую партию. Санек уж от них и так и эдак, ни к чему, говорит, поэту да оракулу в политику лезть, поэты они только под богом ходят, а больше ни под кем. Но те не слушают. Грозились нашего поэта мировой скорбью травануть, даже киллера подсылали. Да только бутылка-то у Санька односторонняя, что нальешь, то сразу снаружи оказывается, так что киллер теперь мировой скорбью мается, а поэту — хоть бы хны! В общем, подался тот киллер в кинокритики, там самое ему и место…

— А Санек-то как? — перебил Иван разговорившегося гремлина.

— Да ничего, стихи вот написал, про червяка, гремлин нырнул в люк и появился оттуда с бутылкой пива в одной руке и тетрадным листочком в другой. Вот, слушайте:

— Ишь ты, — прокомментировал Даниил. — Шибануло его все-таки мировой скорбью. А бутылка Клейна и в самом деле на червяка похожа.

— Не встретиться нам больше с Саньком, — опять заныл Бугивуг.

— Да брось ты! — утешил его Васька-гусляр. — Никуда твой Санек не денется. Поэты, они, во-первых, бессмертны, а во-вторых — никогда насовсем не пропадают. Да и дорожку мы сюда уже накатали, в случае чего, мадмуазель Де Лярош нас мигом сюда забросит. Правда, Раймонда?

Мадмуазель Де Лярош встрепенулась, как-то неопределенно пожала крыльями и, почему-то слегка зарделась.

— Как же, подбросит она, — горестно ответил за нее Бугивуг. — Мадмуазель отвезет нас в Растюпинск и тут же обратно, в Междуземье, к жениху. Что я Мальчишу с Безяйчиком скажу?

— К какому такому жениху? — хором спросили братья.

А Телла промолчала, она все сразу поняла и выразительно посмотрела на Ваську-гусляра, мол, вот как порядочные мужчины поступают, эх ты, тюха провинциальная…. Васька поежился.

Тут в лазоревом весеннем небе Междуземья, в самом зените, появилась маленькая яркая точка и вопрос о том, кто жених мадмуазель Де Лярош, отпал сам по себе.