|
Да накрути побольше словес подипломатичнее, шишки на ровном месте это любят… Сделай побыстрее, и шоколадка за мной. – Триста тринадцатая, – сообщает Фаечка. Не понял. – Чего триста тринадцатая? – Шоколадка. Вы обещаете, а я учет веду. – Браво, Фаечка, – говорю я. – Когда наберется ровно пятьсот, дайте мне знать, и я вывалю на вас все сразу. Купание в шоколаде, идет? Или лучше в шампанском? – Согласна в мазуте, – плотоядно улыбается Фаечка, – если только вы рядом – в царской водке. Химического образования Фаечки хватает ровно настолько, чтобы понимать, что царскую водку цари все-таки не пили, а парижане отнюдь не выращивают парижскую зелень на газонах Монмартра. – Не дождетесь, милая, – смеюсь я. – Еще что-нибудь для меня есть? – Угу. Электронная почта, как обычно. Да, еще кто-то бросил для вас записку в ящик у «нижних». – Фаечка нарочито роется в столе и делает вид, что ужасно сердита. – Вот она, получите! И передайте адресату, что духи у нее – дрянь. Нюхаю. «Джульбарс, фас!» По-моему, ничем особенным записка не пахнет. Или я себе нюх отбил целебным куревом? Возможно. Записка как записка. Без конверта – просто сложенный вдвое листок бумаги, грубо выдранный Бо… пардон, бог знает откуда. Хм. Очередное послание тщащегося отвести душу разгневанного гражданина, чьи конституционные права нагло попрала Санитарная Служба? Вряд ли оно попало бы ко мне: давно уже прошли времена, когда я находил удовольствие в чтении подобных цидулок, потому что не может же удовольствие длиться вечно! Случалось, филиппики (вероятно, в знак особой теплоты и доверенности) писались на туалетной бумаге, а умница Фаечка, мой незаменимый секретарь-референт, теперь докладывает мне лишь о количестве такого рода писем, пришедших за последние сутки, и, боюсь, ответы не радуют корреспондентов разнообразием: «Благодарю Вас. Сообщенная Вами информация принята к сведению. Бумага использована по прямому назначению» – или что-нибудь в этом роде, хотя на самом деле бумага попросту пожирается лапшерезкой. А ниже Фаечка оттискивает мою факсимильную подпись. Вряд ли мне суждено кончить свои дни окруженным народной любовью. Пока я нюхаю бумагу, Фаечка фыркает, на что я не обращаю внимания. Если бы эта малоподержанная блондинка действительно захотела затащить меня в постель, то давно бы так и сделала, а я бы только барахтался. Хотя к вечеру я обычно так устаю, что мне уже не до Фаечки. Интересно, спал ли с ней Путилин, мельком думаю я и вспоминаю, как нашли Путилина в этом самом кабинете и как Фаечка, когда ее привели в чувство, на несколько дней впала в полный ступор, озадачив всех и заставив меня начать поиски новой секретарши. Однако как-то обошлось, и наши отношения наладились. Может быть, кому-то удалось внушить ей, что моей вины в смерти Путилина нет – хотя, казалось бы, ищи, кому выгодно… Зато наверняка никому и никогда не удастся доказать ей, что в тот раз Путилина никто не подставлял, он сам загнал себя в угол. Даже вскрывшийся по ходу разбирательства факт злоупотреблений со стороны ближайших помощников (я их потом повыгонял к чертовой матери без права работать в Службах) не повлиял сколько-нибудь серьезно на исход дела. Нет виноватых. Разворачиваю листок. Там крупно написано: «Позвоните мне. |
