Месяцы поисков ни к чему не приводят, не дают даже отдаленного намека. Дети как будто исчезают с лица земли, как будто плоть, из которой они состоят, просто испаряется. Но законы физики утверждают — где-то ребята должны быть, живые или мертвые. Пропавшие дети исчезли не на все сто процентов. Они просто исчезли от вас.

Джейк. Все время думаю о Джейке. Его руки, запах мела и ластика. Длинные бледные ступни в сандалиях, загрубевших от соленой воды. Грудь, поросшая жесткими темными волосами, которые щекотали мне щеку по ночам. Дыхание, сладкий запах мятной жвачки пополам с запахом арахисового масла от сандвича, съеденного за обедом. Вспоминаю Джейка по частям и никогда — целиком. Знаю, что никогда не найду столь удивительного сочетания элементов в другом человеке.

Жара неимоверная, сбрасываю одеяло. Москиты словно только того и ждали. На мне ничего, кроме нижнего белья; один мокрый компресс на голове, другой на животе. Слышу, как по коридору тяжелыми шагами ходит охранник. На нижнем этаже продолжается вечеринка. Парочка в соседнем номере занимается сексом. В Сан-Франциско восемь часов вечера. Представляю себе Джейка, сидящего в большом кожаном кресле перед телевизором, окутанного вечерними сумерками. Звук приглушен настолько, что с трудом можно разобрать слова. Мы часто забавлялись этой игрой — «озвучивали» телевизионных блондинок и накачанных мачо, заставляя их вести высокоинтеллектуальные диалоги. Если на экране показывали юную пару, возлежащую в ванне в облаках пара и беседующую в час по чайной ложке, Джейк заставлял красотку цитировать Гегеля. Он обычно озвучивал женщин, а я мужчин, поэтому уличные громилы читали Байрона, а полицейские произносили шекспировские монологи.

Скучаю по этой игре, по ночным разговорам. Скучаю по всему, связанному с Джейком. Даже не думала, что можно скучать так сильно. В минуты слабости думаю о той боли, которую причинил ему мой спешный отъезд в Коста-Рику. Нет бы мне угомониться. В минуты сомнений достаю фотографии Эммы. Разглядываю лицо девочки, пытаюсь вспомнить ее голос, перечитываю имена пропавших детей, записанные в блокноте. Даты пугают еще сильнее; это продолжается десятилетиями. Где теперь родители детей, тети и дяди, бабушки и дедушки, где друзья, которые их любили? Каждое нераскрытое дело о похищении — колоссальный объем скорби, бесчисленное количество людей, для которых время остановилось в тот день, когда исчез ребенок. Каждое пропавшее дитя — чья-то раненая память, чья-то точка отсчета. За каждым именем в моем блокноте стоят другие, безымянные, люди, по-прежнему ждущие, что их ребенок вернется домой.

Глава 74

— Ну как? — спрашивает Аннабель.

— Ее здесь не было. Конечно, ее здесь не было. Вы правы. Я ошиблась. Все кончено.

— Мне очень жаль…

— И ведь в самом деле верила, что найду ее. Помнишь, когда я училась на втором курсе в колледже, ты пришла на мою презентацию?

— Конечно, — говорит Аннабель.

— Никогда об этом не рассказывала, но я сделала презентацию последней в своей группе. Самой последней. Все остальные выступили еще осенью, но наш преподаватель посчитал меня не готовой. И сдала лишь потому, что в течение трех месяцев проводила каждую ночь в фотолаборатории и вкалывала как проклятая, когда все уже спали. Закончив колледж, открыла собственное дело и принялась работать из чистого упрямства. Знаю, Бог не наградил меня талантом. Мои фотографии не имеют ничего общего с вдохновением. Я всего лишь умею трудиться. Раньше это мне помогало. Думала, на этот раз тоже сработает. Если не сверну с пути и не сбавлю темп, то найду Эмму.

— Ты сделала все, что смогла, — говорит Аннабель.

— Этого оказалось мало.

— Откуда звонишь?

— Из Плайя-Эрмоса. Собираю вещи.

Никаких слез.