Во время переживаемых кризисов бывают моменты, когда у нас появляется предчувствие, что смерть отступила от нас и близко выздоровление. В чем тут дело — воспрянувшее ли здоровье порождает в нас это предчувствие или, напротив, предчувствие, появившись, выводит нас в новую жизнь? Этого мы не поймем, пока будем видеть дух и тело раздельно.

Впрочем, в здоровье важно лишь то, что составляет его символический смысл. В нем должна быть капля того здоровья, которое помогает превозмочь последнюю болезнь. Это тот отблеск, который светится на лице выздоравливающих или умирающих. Иначе вместо исцеления это была бы лишь отложенная партия. Ужасно порой бывает наблюдать, как человек борется за голое выживание, за лишние выигранные месяцы, когда страх больного заставляет врача вспомнить все уловки своего искусства. Игра, в которой выигрыш — пустые орехи, пустые дни, а ведь каждый из этих дней мог бы принести величайший выигрыш. Умирание — это тоже задача. Как только больной это понял, он снова держит бразды правления в своих руках.

Всегда остается вопрос, что делать со своим здоровьем. Это мина серебра, данная нам взаймы. Когда я поработал продуктивно, я даже при физическом минимуме чувствую себя здоровее, чем в такое время, когда физически я нахожусь в зените, но в духовном отношении переживаю спад.

Кирххорст, 11 февраля 1947 г.

По-прежнему держится стужа. Она не помешала одному гамбургскому мыслителю приехать ко мне, чтобы изложить свою космогонию, о которой мы уже беседовали в письмах.

Входит долговязый, сухопарый человек; его узкая голова покрыта рыжеватыми жидкими волосами. Глаза светятся ясной голубизной, но могут сфокусироваться только на том, что расположено на расстоянии не далее одной пяди от переносицы. Он прошел обучение кузнечному делу и потому, как сам сразу же предупредил, «не обладает большой ученостью». В Первую мировую войну он ведал оружейно-технической частью егерского батальона, во Вторую — работал в отделе испытания материальной части на одной из авиационных фабрик. Вот уже несколько лет, как он стал задумываться, живет задаром у сестры и разрабатывает свою систему.

Мы пьем кофе и болтаем; в комнате стоит приятное тепло. Затем усаживаемся как следует. На мое предложение: «Ну а теперь, давайте рассказывайте», — он достает из портфеля две стереоскопические модели, одна из которых представляет собой двойной тетраэдр, основания которого соединяются, образуя звезду Давида. Значит, он один из тех мыслителей, которые представляют свои идеи фигурально. У его модели есть свое название; он называет ее «фан» (Fahn). Существует множество таких «фанов», и для каждой главными метками являются две вершины тетраэдров и шесть углов звезды.

После того, как я изучил этот «фан», он стал посвящать меня в подробности:

«То, что в образе есть истина (wahr), то в сфере материи — мера (та?). Истина (wahr) и мера (maß) как единицы находятся на одной линии; они являются как бы парными и тем самым подобными, но в то же время они противны (geglich) [sic!] и тем самым не равнозначны. Единицы „время" и „пространство" не только находятся на одной линии, но являются в то же время полюсами одной оси. А вокруг этой оси, а именно вокруг полюса „время", располагаются, образуя треугольник, величины „хотение" (will), „истина" (wahr) и „смысл" (sinn), с другой же стороны, вокруг полюса „пространство" — „мера" (maß), „толчок" (rack) и „сила" (kraft). Эти образуемые образными и материальными единицами тетраэдры, соединенные крест-накрест своими основаниями, и составляют то, что я называю „символическим фаном"».