— Скажи-ка мне, — она хотела втянуть племянницу, выглядевшую слишком мрачно, в разговор, — ты же врач, ты в этом разбираешься. Что означают сны?

Пегги рассмеялась. Очередной вопрос Элинор. Сколько будет дважды два и откуда взялась Вселенная?

— Точнее, даже не сны, — продолжила Элинор. — Ощущения. Ощущения во время сна.

— Дорогая Нелл, — произнесла Пегги, подняв взгляд на нее, — сколько раз я тебе говорила. Врачи очень мало знают о теле и совсем ничего — о душе. — Она опять опустила глаза.

— Я всегда считал их мошенниками! — воскликнул Норт.

— Жаль! — сказала Элинор. — Я надеялась, ты сможешь объяснить мне… — Она склонилась вперед. Пегги заметила румянец на ее щеках. Она была взволнована, но с чего, интересно?

— Что объясню? — спросила Пегги.

— А, ничего, — сказала Элинор. Ну вот, я срезала ее, подумала Пегги.

Она опять посмотрела на свою тетку. Ее глаза блестели, щеки были красные — или это просто индийский загар? На лбу надулась синяя жилка. Но с чего такое волнение? Пегги оперлась спиной о стену. С пола ей было видно множество ног, двигающихся в разные стороны, в мужских кожаных туфлях, в дамских атласных, в носках и в шелковых чулках. Они плясали — ритмично, напористо, подчиняясь звукам фокстрота. «А как насчет попить чайку? — сказал он мне, сказал он мне…» Мелодия все повторялась и повторялась. А над головой Пегги звучали голоса. Бессвязные обрывки долетали до нее: «…в Норфолке, где у моего брата есть яхта…», «…да, полный крах, я согласен…». На приемах люди обсуждают всякую ерунду. А рядом говорила Мэгги, говорил Норт, говорила Элинор. Вдруг Элинор взмахнула рукой.

— Это же Ренни! — воскликнула она. — Ренни, которого я никогда не вижу. Ренни, которого я люблю… Иди сюда, поговори с нами, Ренни.

Пара мужских туфель пересекла поле зрения Пегги и остановилась перед ней. Ренни сел рядом с Элинор. Пегги было видно лишь его профиль: большой нос, костистую скулу. «А как насчет попить чайку? — сказал он мне, сказал он мне…» — вымучивал из себя граммофон; пары двигались мимо, кружа. Но небольшая компания в креслах беседовала и смеялась.

— Я знаю, ты со мною согласишься… — говорила Элинор. Из-под полуопущенных век Пегги видела, что Ренни обернулся к ней. Она видела его костистую скулу, его большой нос; его ногти, заметила она, были коротко острижены.

— Смотря что ты скажешь, — откликнулся он.

— О чем мы говорили? — Элинор задумалась. Уже забыла, заподозрила Пегги.

— …Что все изменилось к лучшему, — услышала она голос Элинор.

— С тех пор как ты была маленькой? — это вроде бы спросила Мэгги.

Затем вмешался голос, шедший от юбки с розовым бантом на кайме:

— …Не знаю почему, но жара на меня больше не действует, как раньше…

Пегги подняла голову Она увидела пятнадцать розовых бантов, аккуратно пришитых к платью. И не Мириам ли Пэрриш принадлежит увенчивающая платье благообразная овечья головка?

— Я хочу сказать, что мы сами изменились, — сказала Элинор. — Мы стали счастливее, свободнее…

Что она понимает под «счастьем», под «свободой»? — подумала Пегги, опять прислоняясь спиной к стене.

— Вот, например, Ренни и Мэгги, — продолжала Элинор. Она помолчала немного и заговорила опять. — Ты помнишь, Ренни, ту ночь, когда был налет? Я тогда познакомилась с Николаем… мы сидели в погребе, помнишь?.