— Пусть будет по твоему желанию! Я сейчас же извещу полицию о подкинутом ребенке и о нашем решении, а потом заеду к доктору и попрошу его прислать кормилицу. Я дам тебе сейчас же денег для необходимых покупок. Погода стоит чудная. Отправляйся после чая за покупками: это развлечет тебя. Только захвати с собой нашу соседку-старушку; я не хочу, чтобы ты ехала одна.

Добрая Шарлотта Ивановна охотно согласилась сопровождать свою молодую приятельницу и с кажущимся спокойствием выслушала рассказ про вчерашнее приключение; но вечером, оставшись наедине с мужем, она с негодованием высказала ему все подозрения, волновавшие ее.

— Даю руку на отсечение, что этот негодяй Иван Федорович — отец этого мальчишки, черные глаза которого точно украдены у него. Никогда не поверю я, что какие-то неизвестные люди подбросили здесь ребенка, да еще с такой большой суммой денег. Не поверю тому, чтобы этот эгоист, не терпящий близ себя ни одного живого существа из боязни, чтобы оно не беспокоило его, великодушно согласился выслушивать визг чужого ребенка. Нет, нет, это его незаконный ребенок, которого у него хватило цинизма навязать своей жене! Только бедная Ксения не подозревает ничего.

Иван Федорович решил съездить к Софье Борисовне, чтобы сообщить ей и княгине об удачном выполнении их плана.

Сначала он намеревался ехать на дачу, где жила Доробкович, но, подумав, решил прежде справиться, не в городе ли они. Преждевременные роды заставляли предполагать что-нибудь неожиданное. Кроме того, перспектива проскучать целый день в обществе больной, нервной и плаксивой в последнее время женщины нисколько не улыбалась ему.

Случай благоприятствовал: Софья Борисовна утром приехала в Петербург и была еще дома.

— Ну что? Вы все сполна получили? Расскажите же, как устроилось дело? — спросила Софья Борисовна, как только они остались одни.

— Все в порядке. Моя жена прониклась такой жалостью к малютке и нашла его таким милым, что пожалела отдать его в чужие руки и будет воспитывать сына, — тихо ответил Иван Федорович.

Доробкович громко расхохоталась таким циничным смехом, полным насмешки и злого удовлетворения, что, несмотря на всю свою беззастенчивость, Иван Федорович обиделся. Что-то вроде стыда зашевелилось в его эгоистическом сердце, и, может быть, в первый раз в жизни он почувствовал себя оскорбленным в лице своей невинной жены, доброе сердце и достоинство которой так жестоко осмеивали.

Софья Борисовна поняла, что она сделала в данную минуту ложный шаг, и с присущей ей гибкостью переменила тактику.

— Боже мой! Как вы сегодня нервны, мой дорогой друг! — с веселой улыбкой сказала она. — Я далека от мысли насмехаться над… наивностью госпожи Герувиль. То, что вы называете дурной шуткой, было мне внушено желанием охранить деньги ребенка, отдав их в отцовские руки, так как… чтобы вы ни говорили, на вас лежат такие же обязанности по отношению к этому мальчику, как и по отношению к другому ребенку, которого вы ожидаете.

Иван Федорович закусил губу и ничего не ответил. После минутного молчания, он переменил разговор и спросил по-английски:

— Как здоровье Анны Михайловны? Как мне кажется, разрешение от бремени ожидалось позже.

— Да, на целый месяц, а, может быть, даже и еще позже. О, это целая история.

Она рассказала про письмо князя и прибавила:

— Именно это волнение и вызвало преждевременные роды, что, впрочем, очень счастливо, так как, если бы ее увидел в таком положении Георгий Давыдович, то он сделал бы невероятный скандал.

— А он еще не приехал?

— Нет, он должен был приехать завтра, но вчера от него пришла телеграмма, которой он извещал, что остановился в Москве на десять дней. Положительно Анюте везет в этом деле. Такая неожиданная отсрочка дает ей время поправиться.