О том, что он из миллионера превратился в миллиардера, Сеня скромно умалчивал. Молчит он и о том, что после этих счастливых сделок он как–то автоматически, при помощи друзей, которых он и не видел, сделался посредником при продаже за границу карельского леса, и с тех пор восемнадцать вагонов из каждого стовагонного состава плывут в его карман… Молчит Сеня и о многом другом. Психология магната совсем иная, чем психология врача скорой помощи. Об этом он когда–нибудь напишет книгу. Соорудил же книгу «Вхождение во власть» его любезный дружок, а ныне беглый политик Толя Субчик. А он, Семен Сапфир, — он что, разве глупее этого пустого болтунишки?.. Правда, Субчик был профессором и что–то там преподавал в университете, но он, Сеня, разве не знает, как его дружки варганят диссертации?..

Вошла гувернантка Катя, позвала к столу.

Обед как обед, стоит ли расписывать, как люди едят и что они едят? Разве в том состоит высшее назначение литературы? Литература, как и всякий вид искусства, если она хочет быть полезной народу, должна изображать героев. Суворов, хотя и был военным человеком, понимал, что людям нужен предмет для подражания. Солдатам он говорил: изберите себе героя и следуйте за ним. Многие беды, случившиеся в конце двадцатого столетия, у нас и произошли от того, что литература перестала изображать героев. Населила свои страницы уродцами да мерзавцами, вот и я изображаю Бог весть кого. Магнат, конечно, человек необычный, как–то же он исхитрился стать магнатом, ну и пиши ты про его ум и хватку, — тогда и выйдет у тебя герой нашего времени, зачем же обед–то изображать!

И думал я бросить Сапфира, отправиться на Литейный, где Нина Ивановна уж сунула свой понятливый нос в бумаги сапфировой фирмы, но решил все–таки заглянуть в столовую и посмотреть, как же питаются наши богатые и сверхбогатые люди. Ведь ясно же, что питаются они не так, как мы, смертные.

Самое интересное, они едят молча. И стол у них большой, круглый. Такие столы бывают у демократов. За круглым столом не видно старших и младших, все равны, говори сколько тебе угодно и что угодно.

Но в доме Сапфира говорить не любят. Ирина Михайловна молчит потому, что вот уже две недели она никуда не выходит; даже гулять ей запрещается: опасно. Роман дуется на отца, тот не позволяет ему взять из домашнего серпентария сверхредкую гадюку тайпана и принести ее в класс, показать ребятам. Он уже рассказывал друзьям о такой рептилии, и те сгорают от нетерпения увидеть ее и подержать в руках. Каждый бы показал себя храбрецом, обмотал бы ею шею — то–то бы визжали от страха девчонки!

Тайпан, хотя и очень ядовитая гадюка, ведет себя мирно, даже мордочку змеи можно потрогать пальцем, засунуть ее под рубашку. Кусает она лишь в том случае, если ее вздумают гладить как кошку. Роман знает все эти повадки и не боится. Если же в крайнем случае змея неожиданно укусит, тут же на полочке стоят флаконы с сывороткой.

Сегодня он решается вновь попросить отца:

— Зачем же мы заводили серпентарий? Разреши взять тайпана, только на один час.

— Замолчи со своим тайпаном! — взрывается отец. — Я вот прикажу очистить от них комнату — будешь знать!

Тишина за столом становится еще слышнее.

Мода на ядовитых и сверхядовитых рептилий возникла среди богатеев вдруг и стала повальной. Ныне, если ты маститый банкир и того больше — магнат, не моги без серьезной коллекции. Встречаясь, они заводят разговоры, почти профессиональные: есть ли гадюка–птицеед, или змея габонская. В престижной Русской гимназии, где учатся дети богатеев, чаще всего нерусских, кто–то из ребят уж приносил в класс нильских и амазонских крокодильчиков — то–то было шума и визга! Но Роман Сапфир мог принести сверхредкого тайпана или совсем уж ядовитого ластохвоста.