Чарльз Буковски. Голливуд
Посвящается Барбету Шредеру
От переводчика
Этот роман посвящен Барбету Шредеру. В посвящении могло бы еще стоять: «без которого не было бы этой книги». Без него не было бы и сценария к фильму «Пьянь» («Алкаш», «Barfly»), о котором идет речь в «Голливуде»: семь лет Барбет Шредер убеждал Чарлза Буковски его написать. (За это время Марко Феррери успел экранизировать «Эрекции, эякуляции, эксгибиционизмы и другие истории обыкновенного безумия», а Шредер — записать на пленку монологи Бука, которые известны теперь как «Ленты Чарлза Буковски».) Литературное наследие Бука составило четыре с половиной десятка томов стихов и прозы, но «киношная» доля в нем невелика. («В кино мне кажется, что меня надувают. Выходя из зала, я чувствую, будто у меня что-то отняли, будто кто-то изжевал мою ауру и выплюнул», — говорил он, объясняя, почему не любит ходить в кино.) Но все же он привычно ёрничал, говоря, что ходит в кино лишь ради попкорна и баночки «доктора Пеппера». Есть фильмы, которые запомнились ему навсегда: «На западном фронте без перемен», «Полет над гнездом кукушки», «Человек-слон», «Кто боится Вирджинии Вульф?», «Китайский квартал». Он рассказывал, как, подключившись к кабельному телеканалу, в тот же вечер увидел дэвидлинчевскую «Голову-ластик». («Кабельное телевидение открыло нам новый мир. Теперь я готов был сидеть перед ящиком до конца дней. Что еще он нам преподнесет? И вот сижу, сижу — а больше ничего и нет».) Буковски согласился писать сценарий именно для Шредера, в котором почувствовал родственную душу (Барбет родился в Тегеране, его родители — немцы, судьба закручивала любопытный сюжет), и при условии, что ни одно слово не будет изменено без его ведома. И конечно, выбор актера на главную роль он тоже должен был санкционировать. Ведь речь шла об alter ego автора, о молодых годах самого Бука, современного Диогена, не желающего вылезать из своей бочки, циника, трагически одинокого в мире, где презирают жизнь по естественным велениям. Встретившись с Микки Рурком, он не стал сомневаться: он увидел в глазах этого парня с многодневной щетиной подкупающую детскость. Правда, Микки не испытал восторга от своего персонажа — Генри Чинаски; ему не хотелось идеализировать человека, насквозь пропитавшегося джином, не удавалось забыть, что пьянство разрушило его собственную семью и рано свело на тот свет отца. Остается удивляться, как самому Буку, сжигавшему, как писали в старых романах, свою жизнь с обоих концов, удалось, ни в чем себе не изменяя, дожить до семидесяти четырех лет. Его не стало зимой нынешнего года. Он умер в тех краях, куда его привезли трехлетним малышом из Андернаха (Германия), — в Калифорнии, в Сан-Педро — одном из районов Лос-Анджелеса. Правда, отец его был американцем, уроженцем Пасадены. Он попал в Германию в составе оккупационных войск, женился там и вернулся на родину вместе с семьей. Так что Бук — коренной европеец и коренной калифорниец. (На этом последнем он настаивает, ибо, как говорит в романе Генри Чинаски, калифорнийские ребята — совсем не то, что нью-йоркские.) Подобно Хемингуэю или Генри Миллеру, Буковски был человеком двух миров, и в Европе его знали и ценили больше, чем дома, где помешанные на здоровом образе жизни американцы видели в нем, любителе эпатажа, неопрятного старика с повадками вечного бродяги и горького пьяницы. Хотя в последние годы, когда к славе добавились деньги, сохранять этот имидж (имидж ли?) становилось трудновато. Но ему удалось. Буку долго пришлось ждать своего часа. В 1970-м, когда ему исполнилось пятьдесят, он все еще служил почтовым чиновником, а писал в свободное от работы время. Наверное, отсюда его убийственная ирония по отношению к профессиональным писателям, погрязшим в дрязгах и взаимных разборках. |
