Вот только я абсолютно не врубаюсь, как все это сделать. Даже мысль о перестройке дома на Никольской ввергает меня в ступор. А другие два объекта? И с голодом не все ясно. У меня возникли опасения, что наши элеваторы, наша картошка, наши планы по засолке грибов и рыбы не более, чем капля воды, вылитая на раскаленный камень, и следующим летом окажется, что ни хрена мы не смогли сделать. Да и кто знает, получится ли с армией, а тем более с обучением местных. Другими словами, за что боролись, на то и напоролись.

К счастью, другие действовали так, как будто все было на мази, а я постарался придать моей физиономии весьма позитивное выражение. Трое наших вместе с Макаром обсуждали, как именно переоборудовать второй и третий этаж. Строителей нам должны были выделить на следующий день, и Богдан пообещал прислать своих людей. А вот строителей для школы и военного городка придется набирать самим, с помощью людей Богдана. То же и о слугах для дома на Никольской. На данный момент, их было трое, и все пожилые – двое мужчин и одна женщина-повариха.

Было уже почти три часа дня. Темнело не ранее девяти вечера, так что время на осмотр участка у Никитских у нас было, а в Измайлово мы отправимся завтра с утра. Уроки для Федора будут, по соизволению Бориса, только в среду. Но не успел я выехать со двора, как прискакал человек от Бориса и потребовал моего немедленного присутствия в Кремле – «государь изволит видеть вас». И присовокупил, что он прислал за мной возок.

Проинструктировав моих ребят (сей инструктаж сводился в общем и целом к тому, что «поезжайте сами к Покровским воротам, а что там делать, вы и сами сообразите»), я с тяжелым сердцем забрался в возок. Он был чуть поменьше, чем тот, на котором мы приехали из Вязём, но весьма красиво украшен резьбой, хотя сиденья были столь же неудобными. Но я уже привык к тому, что с моей задницы не сходят синяки. Тем не менее, по дороге в Царские палаты, я извелся, гадая – зачем меня решили высвистать именно сегодня. И не везут ли меня прямиком в Конюшенный приказ, чтобы вежливо осведомиться у меня с помощью милых «игрушек» из инвентаря вышеозначенного приказа? Вроде дыбы, испанского сапожка, или какого-нибудь другого передового достижения пыточной мысли.

Меня впустили, как обычно, через парадное Красное крыльцо, и отвели в небольшую залу, где находился обеденный столик персон, наверное, на шесть, не более того. Во главе стола, как обычно, сидел Борис, по правую руку от него – человек постарше, неуловимо на него похожий.

На мой глубокий поклон, государь чуть улыбнулся и сказал:

– Садись, княже, напротив моего дяди, Дмитрия Ивановича Годунова. Очень он хочет с тобою познакомиться.

Да, подумал я, влип, так влип. Именно он – глава Конюшенного приказа. Конечно, глаза его, как в известном анекдоте про Ленина, были «добрые-добрые», но я наслышан был про подобные организации. Тем более, я подозревал, что Инквизиция, с коей я имел сомнительное счастье быть знакомым, по сравнению с ее местным эквивалентом – монашенки из ордена Матери Терезы.

Дмитрий достал какой-то свиток, развернул его, и, посмотрев на меня, приказал:

– А расскажи мне, княже, про то, что нас ожидает. Про голод, про смуту…

Я не удержался и посмотрел на Бориса. Тот чуть заметно кивнул – значит, Дмитрий знает о нашем иновременном происхождении. Лучше это или хуже, я решить не мог, и бросился головой в омут:

– Могу поведать про то, что обязательно произойдет. И про то, что было у нас в прошлом, но что мы в силах изменить.

Тот усмехнулся:

– А не боишься меня?

– Если мне и суждено сложить голову в твоем приказе, значит, на то воля Господня.

– Ладно, говори…

Я для начала рассказал про надвигающийся холод, присовокупив, что уж его-то избежать никак не получится.