– Надо же! – говорит он. – Неужели в этот раз мне досталась пара бойцов!

    Пит поднимается с пола и, захватив из-под вазы с фруктами пригоршню льда, собирается приложить его к красному пятну на щеке.

    – Нет, – останавливает его Хеймитч, – пусть останется синяк. Все будут думать, что ты сцепился с кем-то из конкурентов еще до арены. Не утерпел.

    – Это ведь не по правилам.

    – Тем лучше. Значит, ты не только подрался, но и сумел сделать так, что тебя не поймали.

    Хеймитч поворачивается ко мне.

    – А ну-ка покажи еще, как ты ножом орудуешь!

    Мое оружие – лук. Хотя с ножами я тоже дело имела. Если зверь крупный, стрелой его не всегда сразу возьмешь; лучше метнуть нож для верности, а уж потом подходить. И вот теперь выпал шанс произвести на Хеймитча впечатление и доказать, что меня нужно принимать всерьез. Выдергиваю нож из стола и, взяв за лезвие, бросаю его в противоположную стену. Вообще-то я только хотела вогнать его покрепче в дерево, однако нож попадает в шов между двумя панелями, и кажется, будто я так и задумывала.

    – Станьте вон там, вы оба! – командует Хеймитч, кивая на середину вагона.

    Мы послушно становимся, и он ходит вокруг нас кругами, тычет в нас пальцами, словно мы лошади на рынке, щупает мускулы, заглядывает в лица.

    – Ну… вроде не безнадежно. Не дохляки. А стилисты поработают, так даже симпатичными будете.

    Мы с Питом понимаем. Голодные Игры – не конкурс красоты, но замечено не раз: чем смазливее трибут, тем больше спонсоров ему достается.

    – Ладно. Предлагаю сделку: вы мне не мешаете пить, а я остаюсь достаточно трезвым, чтобы вам помогать, – говорит Хеймитч. – Только, чур, слушаться меня беспрекословно.

    Условия, конечно, не идеальные, тем не менее по сравнению с тем, что было десять минут назад, прорыв огромный.

    – Идет, – соглашается Пит.

    – Вот и помогите, – говорю я. – Когда мы попадем на арену, как лучше всего действовать у Рога Изобилия, если…

    – Не все сразу. Через пару минут мы прибываем на станцию, и вас отдадут стилистам. Уверен, вам понравится далеко не все из того, что они будут делать. Что бы это ни было, не возражайте.

    – Но…

    – Никаких «но». Делайте, как вам говорят.

    Хеймитч берет со стола бутылку и уходит. Как только закрывается дверь, становится темно. Внутри вагона еще можно что-то разглядеть, кое-где горит подсветка, а за окнами словно опять наступила ночь. Мы, должно быть, въехали в туннель сквозь горы, отделяющие столицу от дистриктов. С востока в Капитолий почти невозможно проникнуть иначе, как через туннели. Это его географическое преимущество и есть главная причина того, почему дистрикты проиграли войну, а значит, и того, почему теперь я трибут. Воздушным силам Капитолия легче легкого было расстрелять повстанцев, когда те стали карабкаться по горам.

    Пит Мелларк и я молча стоим на месте, пока поезд мчится сквозь кромешную тьму. Туннелю, кажется, нет конца, и от мысли, сколько тонн скальной породы отделяет нас сейчас от неба, у меня сжимается сердце. Жутко и противно быть вот так замурованной в камень. На ум приходят шахты и мой отец, оказавшийся запертым внутри них, как в ловушке, без надежды увидеть солнце, навеки погребенный в их мраке.

    Наконец поезд сбавляет ход, и вагон заливается светом. Как по команде, мы с Питом несемся к окну скорее увидеть то, что до сих пор видели лишь по телевизору – всевластный Капитолий, главный город Панема.