— Простите мою вспыльчивость, — сказал он. — Я не из тех, кто себя жалеет, и не ищу сочувствия у людей. Я люблю свою профессию и считаю, что очень хорошо делаю свое дело.
— Слушайте, слушайте! — воскликнул Уинстон. — Магистрат, Алан проявил себя великолепным учителем. До него у нас школа находилась в сарае, а учителем был старик, и близко не имеющий квалификации Алана.
— Это правда, — подтвердил Бидвелл. — Когда Алан приехал, он потребовал, чтобы построили школу, и начал регулярные занятия по основам чтения, письма и арифметики. Он научил многих фермеров и их детей писать собственную фамилию. Но я должен сказать, что открытая Аланом школа для девочек — это, по-моему, излишний либерализм.
— Это действительно либерализм, — заметил Вудворд. — Некоторые даже назвали бы его заблуждением.
— В Европе женщины становятся все более образованными, — ответил Джонстон усталым голосом человека, которому время от времени приходится вновь защищать ту же позицию. — Я считаю, что по крайней мере один из членов каждой семьи должен уметь читать. Если это жена или дочь, то так тому и быть.
— Да, но некоторых из этих девочек Алану приходится буквально клещами вытаскивать из семей, — сказал Уинстон. — Например, Вайолет Адамс. Образование этим сельским типам несколько против шерсти.
— Вайолет попросила меня научить ее читать Библию, потому что никто из родителей не умеет. Как я мог отказать? О, Мартин и Констанс сперва были очень против, но я их убедил, что чтение не есть непочтенное занятие, и потому Вайолет угодит Богу. Однако после того, что девочка пережила, ей запретили возвращаться в школу. Ладно… будет мне хвастаться. — Учитель оперся на трость и встал из кресла. — Пора возвращаться домой, пока погода не стала еще хуже. Приятно было побеседовать с вами, магистрат. Надеюсь, что вы скоро поправитесь.
— Конечно, поправится! — вмешался Бидвелл. — Бен сегодня придет его лечить. Еще немного, и Айзек будет здоров, как скаковая лошадь!
Вудворд едва заметно улыбнулся. Он никогда в жизни не был скаковой лошадью. Рабочей лошадкой — да, но никак не скаковой. А теперь он еще стал Айзеком для хозяина Фаунт-Рояла, поскольку суд закончен и приговор неминуем.
Бидвелл проводил Джонстона надеть плащ и треуголку. Уинстон встал у огня. Пламя отражалось в стеклах его очков.
— Холодный ветер в мае! — заметил он. — Я-то думал, что оставил это в Лондоне! Но не так плохо для того, у кого есть такой шикарный дом, чтобы погреться, правда?
Вудворд не знал, надо здесь кивнуть или покачать головой, поэтому не сделал ни того, ни другого.
Уинстон потер руки.
— К сожалению, мой собственный очаг дымит, а крыша этой ночью будет течь, как дырявая лодка. Но я выдержу. Да, выдержу. Как всегда говорил мистер Бидвелл в тяжелые времена: какие бы испытания ни приходили, они лишь закаляют характер мужчины.
— О чем вы там, Эдуард? — Бидвелл вернулся в гостиную, проводив Джонстона.
— Ни о чем, сэр, — ответил Уинстон. — Просто размышлял вслух. — Он отвернулся от огня. — Я хотел сказать магистрату, что наша прискорбная погода — еще одно свидетельство направленных против нас козней ведьмы: ведь никогда раньше не было такой сырости.
— Я думаю, Айзек уже имеет понятие обо всех способностях ведьмы Ховарт. Но ведь нам не придется их выносить более дня или двух, Айзек?
Бидвелл ждал ответа, губы его разошлись в трещине улыбки, но глаза были тверже гранита. Вудворд, желая сохранить мир и лечь в кровать без необходимости слушать рев, прошептал:
— Не придется. |