Виктор Пронин. Голоса вещей
СЛОВЕСНЫЙ ПОРТРЕТ
Ксенофонтов любил начало осени — первые холода при еще зеленых деревьях, свежее, зябкое небо, бодрящий легкий ветерок. Осень приносила обновление после жаркого лета и, если уж не побояться красивых слов, свежесть мыслей и чувств. Именно в эту пору Ксенофонтову удалось блестяще решить довольно трудную загадку из тех, которые ему иногда подбрасывал Зайцев. Да, небо было пронзительно-синим, облака — пронзительно-белыми, слегка пожелтевшие листья, казалось, легонько звенели, рождая в душе приятную ноющую грусть от предчувствия скорой зимы, когда деревья станут голыми и черными, небо затянется на целые месяцы серой мглой, наполненной слякотью, снегом, туманом… Но до этого еще далеко, вернемся в солнечную осень, когда в кабинет Ксенофонтова вошел озабоченный и осунувшийся Зайцев и, не говоря ни единого слова, упал в кресло с таким опустошенными вздохом, что у Ксекофонтова перехватило дыхание — что-то произошло! — Он от тебя ушел? — спросил Ксенофонтов. — Ушел, — кивнул следователь. — И унес пятьдесят тысяч. — Неужели поднял столько? — Ксенофонтов! Это всего пять сторублевых пачек. Если бы ты рассовал их по карманам, это даже не отразилось бы на твоей стройной фигуре. Правда, он взял деньги не сторублевыми бумажками, а пятерками, десятками… Но для него это даже лучше — легче будет тратить, труднее поймать… — И у нас есть такие места, где можно вот так запросто прийти и взять пятьдесят тысяч? Зайцева всегда раздражали невинно-глуповатые вопросы Ксенофонтова, хотя потом он много раз убеждался, что не такие уж они невинные, не такие уж и глуповатые — они сразу обнажали суть события. В самом деле, разве есть такие места? Оказывается, есть. Их находят время от времени люди, которые приходят и берут… — Ты прав, — согласился Зайцев, не столько с вопросом Ксенофонтова согласился, сколько с собственными мыслями. — Ограбили сберегательную кассу. Средь бела дня. Кассу! — громко повторил он, заметив, что Ксенофонтов опять собирается что-то спросить. — На окраине города. Подъехали на машине. Один остался за рулем, не выключая мотора. Второй с оружием… — Огнестрельным, — успел вставить Ксенофонтов. — Да. Пистолет. Вошел в кассу и потребовал деньга. Бабахнул в потолок для острастки. Посыпалась штукатурка, девчушки, конечно, перепугались, дрогнули. — Я бы тоже дрогнул. — Не сомневаюсь, — усмехнулся Зайцев. — Так вот, он сунул деньги в сумку и был таков. — И никаких следов? — Знаешь, что я тебе скажу, Ксенофонтов… Не готовы мы еще к встрече грабителей подобного рода. Если преступник берет пистолет и идет «на дело», готовый стрелять, убивать, готовый к тому, что сам будет убит… Понимаешь? Система оповещения, сигнализации и прочее… Оставляет желать лучшего. Ксенофонтов некоторое время соболезнующе смотрел на друга, потом окинул взглядом стол, заваленный исписанными листками бумаги, и, когда снова взглянул на Зайцева, сочувствия в его глазах уже не было. — Ты напрасно, старик, думаешь, что только тебе живется тяжело. Если хочешь знать, мне приходится работать с гораздо меньшими зацепками, нежели тебе. Попробуй написать очерк о человеке, о котором только и известно, что он выполняет производственный план на сто семь процентов, и что родился он тридцать лет назад. Да, и, конечно, пол его тоже известен. Попробуй! А однажды я написал целую новеллу, трогательную такую, душевную заметку, имея лишь фотографию, портрет моего героя, снятый далеко не самым лучшим образом. |
