– Тогда читай.

С этими словами он резко качнул головой назад, давая понять, что мне следует уйти. Я покорно отступил туда, где он вряд ли мог видеть или слышать меня.

Элизабет наклонилась и поцеловала его в губы.

– Тодд, что бы там ни было, пожалуйста, не делай этого.

– Читай.

Она надорвала конверт большим пальцем и вытащила сложенный втрое лист тонкой бумаги. Я уже знал содержание письма. Накануне Гастон прочитал мне его по телефону. Мы обговорили детали. Добиться большей цены было невозможно, даже для Тодда: возникли трудности с телевидением, а также осложнения, связанные с возможным вмешательством французского правительства.

Письмо Гастона было коротким. В нем говорилось об огромной популярности Тодда и о том, что театр Алхамбра предлагает восемь миллионов франков за еще одно выступление. Я прислушивался к голосу Элизабет и восхищался ее спокойствием. Она предупреждала меня, что читать это письмо Тодду будет выше ее сил.

Когда она закончила, Тодд попросил прочитать еще раз. Элизабет исполнила просьбу, потом положила развернутый листок ему на колени, коснулась губами его лица и направилась к дому. Проходя мимо, она на мгновение задержала свою руку на моей. Несколько секунд я наблюдал за Элизабет, любуясь стройной фигурой, окутанной солнечным светом и ореолом пышных, развевающихся на ветру волос.

Хозяин замотал головой.

– Ласкен! Ласкен!

Я подошел.

– Ты видишь?

Я поднял письмо и, повертев, сказал:

– Я немедленно отвечу Гастону. Не может быть и речи об этом.

– Нет, нет. Я должен все взвесить. Мы всегда должны все взвешивать. Слишком много поставлено на карту.

– Это невозможно, – стоял я на своем. – Ты не можешь больше выступать.

– Могу. – Я впервые слышал, чтобы он говорил таким тихим голосом. – Надо лишь найти способ.

В нескольких метрах от нас, среди тростниковых зарослей, я заметил птицу. В явном замешательстве, переваливаясь, она шлепала по льду. Отцепив один из длинных шестов, подвешенных на спинке коляски, я проковырял им небольшую полынью. Шум вспугнул птицу. Скользнув по льду, она взлетела.

Я вернулся к Тодду.

– Ну вот. Если будет хоть немного чистой воды, лебеди смогут вернуться.

Тодд был возбужден.

– Театр Алхамбра! Что же делать?

– Я поговорю с твоим адвокатом. То, что театр предлагает тебе, просто безумие. Они же прекрасно знают: ты не можешь вернуться.

– Да, но восемь миллионов франков!

– Когда-то ты сказал, что деньги не имеют для тебя значения.

– Нет, это не ради денег и не ради публики. Здесь… все сразу.

Мы оставались на берегу, пока солнце не поднялось выше. Бледные краски парка, тишина и покой немного подбодрили меня. Чистая, звенящая радость казалась противоядием этому дому и парку, с первого же дня угнетавшим меня.

Только мимолетная прелесть утра – замерзшее, хрупкое спокойствие – могла всколыхнуть во мне что-то.

Хозяин замолчал, вернул спинку коляски в горизонтальное положение и закрыл глаза. Но я знал, что он не спит.

Оставив его, я побрел вдоль берега, стараясь не спускать с коляски глаз. Меня мучил вопрос: сможет ли он отвергнуть предложение театра? Если это произойдет, сорвется грандиозное представление.

Время было выбрано как нельзя лучше. Тодда не видели четыре с половиной года. Общественность ждала, подготовленная телевидением и прессой, которые нещадно критиковали его многочисленных подражателей и требовали возвращения мастера. Все это не ускользало от внимания хозяина. Был только один Тодд Альборн, и только он мог зайти так далеко. Ему нет равных.

Все шло хорошо. Оставалось лишь добиться согласия Тодда.

Со стороны коляски донесся звук электрического клаксона.