– Я чистый альтруист. Я бы мог убить во имя блага человечества. Хотелось бы мне собрать в одной комнате руководителей великих держав, наставить на них автомат и пообещать, что если они через три часа не договорятся о запрете атомной бомбы, я открою огонь.

– Ну что ж, неплохо. А ты, отец?

Реннел Торренс вытер жирное лоснящееся лицо.

– Я художник. На убийство меня подвигло бы только благородное чувство. Я бы…

– Хм. Или если бы кто-нибудь встал между тобой и твоими земными благами, – перебила его дочь снисходительно-презрительным тоном. – Ты можешь убить в панике. А также, возможно, ради выгоды, если это окажется более или менее безопасно, а выигрыш будет очень значительным… Ну, Роберт убил бы за искусство, правда, Роберт?

– Возможно, вы и правы, моя дорогая, – мягко промолвил поэт. – Вот только я никогда бы не смог заставить себя взглянуть в лицо своей жертве. Мое убийство отнесли бы к разряду тех, которые совершаются издалека – знаете, что-нибудь вроде пилюль с цианидом в пузырьке из-под аспирина.

Тут Ванесса, сидевшая себе тихонечко в облаке своих желтых волос и что-то соображавшая, вдруг задумчиво проговорила:

– А мне хотелось бы отравить нашу химичку, мисс Глабб. Каким-нибудь медленно действующим ядом. И потом смотреть, как она извивается и корчится у моих ног…

– Ванесса!

– А когда она стала бы уже отдавать Богу душу, я дала бы ей противоядие. Или поставила бы ей здоровенную клизму, а еще лучше желудочный зонд. Мистер Стрейнджуэйз, вы мне расскажете, как ставят желудочный зонд?

Ты могла бы попробовать на себе, тебе было бы очень полезно, улыбнулся Лайонел, ткнув сестренку в живот. – Прямо противно видеть, как ты раздуваешься после каждой еды.

– Замолчи, Лайонел, прошу тебя, ты просто невыносим! И я вовсе не обжора.

Итак, остается. Лайонел, – сказала Мара. – За что же наш рыцарь без страха и упрека мог бы совершить убийство?

Ну, я мог бы свернуть тебе шею, когда у тебя будет особенно противное настроение.

– О да, преступление на почве сексуального влечения. Так и запишем, парировала она, смерив сто долгим пронзительным взглядом.

На лужайке наступила тишина. Над нашими головами ворковали лесные голуби. Я различал вдали приглушенный плеск воды у плотины.

– А что, никого не интересует, за что я убила бы человека? – произнесла Мара Торренс.

Все молчали.

– Я могла бы убить из мести, – сказала она.

Вот здорово! – пришла в восторг Ванесса. – Совсем как я с мисс Глабб!

Появился Финни – убрать чашки со стола.

– А как насчет нашего Финни? – протянула Мара.

Миссис Ситон с угрожающим видом повернулась к ней:

– Мара, я запрещаю тебе, ты ведь знаешь, что Финни не…

– Ладно, ладно. Финни – принадлежность Плаш-Мидоу, и трогать его нельзя. Я знаю. Правильно, Финни?

Карлик закудахтал и лучезарно улыбнулся Маре Торренс. Когда он ушел в дом, Роберт Ситон обратился ко мне:

Тут есть один очень интересный момент. Финни повторит все, любое действие, которое увидит. Так его научила моя жена.

Вы хотите сказать, – уточнил я, – что если он на самом деле увидит, как убивают человека, он преспокойно может повторить это на другой жертве?

Роберт Ситон кивнул, но тут его жена решительно взяла разговор в свои руки и направила его в совершенно иное русло. Все снова стало мило, непринужденно и безмятежно. Через час мы с Полом уехали. Хозяева стояли у ворот и махали нам руками – знаменитый поэт в окружении своих роз и очаровательной семейной группы.