— А разве Андрей Владленович это… заходил в пресс-рум? Двадцать… э… позавчера? Нет-нет, — Вадим развел руками, растопырив пальцы, решительно отодвигая в сторону, отметая саму подобную возможность. — Не заходил Воронин тогда… ну, при мне. Точно.

— Зачем вы пытаетесь ввести меня в заблуждение? — Пыльный постучал «монбланом» по ребру своего монструозного стола с сожалением и осуждением в трудноопределимой пропорции.

— Возможно, в мое отсутствие? — робко предположил Вадим, готовно начиная юлить. — Я в туалет выходил, видите ли, возможно, мы разминулись, возможно, как-то не заметили друг друга, — частил он, проделывая предписанные ситуацией заслоняющиеся недожесты и даже как бы извиваясь корпусом; и чем чаще частил, чем побитее заслонялся и извивался, — тем более потешным казалось ему происходящее. Он прекрасно осознавал, что по роли и даже по жизни должен испытывать страх, но испытывал лишь шампанскую игристую развеселость.

— В ваших интересах быть со мной максимально откровенным, — Пыльный окончательно перешел на следственную лексику.

— Да-да, разумеется…

— Вспомните: когда и при каких обстоятельствах в упомянутый период вы виделись с Виталием Манским из отдела компьютерного обеспечения?

А вот это застало Вадима врасплох по-настоящему. Виталик… Про Виталика-то он и забыл. Напрягшись, Вадим вспомнил: он выходит в сортир — Виталик на лестнице бинтует шею шарфом. Вадим возвращается из сортира — в пресс-руме Очкастый. Очень похоже на то, что где-то на лестнице они и столкнулись. Это был прокол. Это был, если честно, провал. А ведь это прова-ал, подумал Штирлиц. Вадимова версия явно не канала. Показания срочно требовалось корректировать, только непонятно, как. Поэтому Вадим озабоченно нахмурился, изображая приступ болезни Альцгеймера:

— Виталик?… Но позвольте… Двадцать седьмого… Нет-нет, я помню, Виталик, да… Но по-моему… Как мне кажется… Насколько мне помнится… Это все же было не позавчера… Вероятно, я ошибаюсь…

— Ошибаетесь, — безапелляционно подвредил Пыльный, — или преднамеренно лжете.

Ишь ты, как заговорил. А ведь старый импотент что-то просекает. Интересно, в какой степени? Вадиму и впрямь сделалось любопытно. Ну-ка, попытаемся мы тебя расшевелить:

— Ах да, конечно! — приступ счастливо миновал. — Теперь я вспомнил! Двадцать седьмого! Да-да!

— Что вы вспомнили? — впился Анатольич в Вадима энцефалитным клещом. — Отвечайте конкретно, четко, ясно!

— Виталика! — лучась облегченной радостью от возможности доставить маленькое удовольствие гражданину следователю, выдохнул Вадим. — Виталика помню! Был! На лестнице, прям как сейчас, и шарф такой пушистый, — он алкогольно прищелкнул себя по горлу, отчертил лихим пальцем воображаемую петлю, — наматывал!

— Что он вам сказал? Что?

— Он мне сказал… — Вадим замер. — Он… мне… сказал… А! Он мне сказал — ПОКА!

Пыльный, весь подавшийся было вперед, отвалился на спинку кресла, узловатыми пальцами извлек яростный аккорд из столешницы.

— Вы, Аплетаев, — сказал уже отчетливо угрожающе, — мне ваньку-то не валяйте.

Вадим растерянно изобразил всем телом аллегорию готовности к любому содействию и горя от того, сколь ничтожны его возможности.