— Но тебе хочется поехать туда, не так ли? — сказала Энн. Она зацепила пальцем свое жемчужное ожерелье.

— Отец говорил недавно вечером о том, какое счастье, что у тебя будет собственная жизнь, — и она посмотрела на него. Улыбка Реджиналда потускнела.

— Я не чувствую себя жутко счастливым, — с лёгким сердцем ответил он.

— Кур-кур-крррр-раа, — прозвучало снова. И Энн пробормотала: «Ты имеешь в виду одиночество».

— Нет, меня не беспокоит одиночество, — сказал Реджиналд, и он резко стряхнул пепел со своей сигареты в зеленую пепельницу. — Я смог бы выдержать сколько угодно одиночества, бывало, мне даже нравилось оно. Сама мысль.

Внезапно, к своему ужасу, он почувствовал, что его лицо залил румянец.

— Кур-кур-кур-крррр-раа! Кур-кур-кур-крррр-раа!

Энн вскочила. — Пойдем и попрощаемся с моими голубями, — сказала она. Они теперь на боковой веранде. Ты любишь голубей, да, Реджи?

— Ужасно, — сказал Реджи так пылко, и когда открыл французское окно для нее и стоял в стороне, Энн выбежала вперед и на этот раз рассмеялась над голубями.

Туда-сюда, туда-сюда по мелкому красному песку на полу голубятни вышагивали эти два голубя. Один всегда был впереди другого. Он бежал вперед и негромко ворковал, а другой следовал, торжественно кланяясь и кланяясь.

— Видишь, — объяснила Энн, — вот впереди, это мисс Голубка. Она смотрит на мистера Голубя и негромко смеется, и бежит вперед, а он следует за нею, кланяясь и кланяясь. И поэтому она смеется снова.

Она убегает, а за нею, — кричала Энн, и она села на корточки, — семенит бедный мистер Голубь, кланяясь и кланяясь… и это вся их жизнь. Они никогда не делают ничего другого, ты знаешь.

Она встала и вынула несколько желтых зерен из мешка на крыше голубятни. — Когда ты вспомнишь о них в Родезии, Реджи, ты можешь быть уверен, именно это они будут делать…

Реджи не подал виду, что видит голубей или что слышал разговор. В настоящий момент он сознавал только, какое огромное усилие потребуется ему, чтобы раскрыть свою тайну и сделать Энн предложение. «Энн, ты думаешь, что смогла бы когда-нибудь полюбить меня?» Дело сделано. Все закончилось.

И после небольшой паузы, которая последовала, Реджиналд увидел, как сад открылся свету, и синее дрожащее небо, и порхание листьев на веранде и Энн, которая одним пальцем переворачивала зерна кукурузы на своей ладони.

Потом она медленно сжала ладонь, и новый мир исчез. Она задумчиво пробормотала: «Нет, никогда так не будет.» Но у него вряд ли было время почувствовать что-нибудь прежде, чем она стремительно двинулась вперед, а он последовал за нею по ступенькам вниз, вдоль садовой дорожки, под арками из роз, через лужайку.

Там, позади нее, где виднелся яркий травянистый бордюр, Энн посмотрела в лицо Реджиналду. — Не могу сказать, что я ужасно не люблю тебя, — произнесла она.

— Ты нравишься мне. Но… — ее глаза расширились — не в том смысле, — дрожь прошлась по ее лицу — как следует любить…

Ее губы разомкнулись, и она не могла остановиться. Она начала смеяться. «Вот видишь, вот видишь, — кричала она, — это — твой клетчатый галстук. Даже в этот момент, когда нужно быть действительно серьезным, твой галстук ужасно напоминает мне галстук-бабочку, в котором кошки изображены на фотографиях! О, пожалуйста, прости меня за то, что веду себя так ужасно, пожалуйста!»

Реджи схватился за ее маленькую теплую руку. — Мне не за что прощать тебя, — торопливо произнес он. Как такое может быть? И я действительно догадываюсь, почему ты смеешься.