Камни, облитые горючей смесью, словно крохотные солнца врезались в стены, и разрушений становилось все больше, а строителей — все меньше. И они не успевали…

Многочисленный отряд панцирной пехоты зашел с тыла и уже не встретил сопротивления. Руф видел

/ не мог видеть, но все равно кто-то передавал ему каждую подробность этой страшной сцены, словно он обрел десятки глаз, как и его братья/ ,

как люди руками рвут на части мягкое тельце беззащитного шетширо-циор и из черных выпуклых глазок выкатываются мутные слезы — ведь Строители живучи, и умирают они долго и мучительно. Руф рванулся было на помощь, но его отбросили. Пехота наступала отовсюду, сомкнув высокие щиты и ощетинившись длинными мечами…

На вершине холма, воздев к равнодушному небу мощные секиры и совершенные мечи своих конечностей, возвышался Шигауханам — Великий Аухкан, прозванный в Раморе Мстителем.

Он все еще не мог поверить, что мир, в котором он родился и которому подарил столько прекрасных вещей, восстал против него. Он все еще надеялся на то, что бой закончится не так, как в прошлый раз. И пусть даже это сражение будет неизмеримо более кровопролитным и дорого обойдется обоим народам — но большая часть Рамора еще оставалась целой, и все еще могло начаться заново.

Шигауханам верил во вторую попытку…

Но они пришли сражаться с ним — ослепившие Данна, изгнавшие Каббадая и Эрби, уничтожившие кроткого Лафемоса и предавшие великого Аддоная. Они пришли, чтобы взять свое, не считаясь ни с чем.

Им было проще. В отличие от Шигауханама они не любили своих детей и не дорожили ими. Им было безразлично, сколько людей погибнет сегодня в битве у Города-на-Холме, и, даже если обезлюдеет весь мир, они не испытали бы боли.

Огненным смерчем обрушился Ажданиока на своего бессмертного противника, вздыбил землю и пробудил вулканы грозный Тетареоф, послал на твердь земную воды всех морей Улькабал.

Толпы павших некогда воинов гнал против Шигауханама яростный Суфадонекса, и наступал мрачный Ягма, выпивающий жизнь до дна, досуха, и поселяющий в опустевшем сосуде свое детище — Смерть…

А также наступали на холм сотни мелких и злобных божков, порожденных ими, — мороки, кровососы, хищные тени умерших, но неуспокоившихся. ..

Они окружили Шигауханама со всех сторон, но само сражение не успело начаться.

Ибо пролился на землю огненный дождь и исполинская крылатая тень закрыла собою небо.

— Я пришла за вами, — произнес вкрадчивый голос.

И боги Рамора похолодели.

Садраксиюшти…

Килиан старался не отставать от маленького воина на чалом коне, но это было почти невозможно сделать в суматохе сражения.

Грациозные и ловкие твари, щелкавшие челюстями

/щелк — и нет человека, щелк — и еще одна жизнь прервана…/

с невероятной скоростью, пронзавшие насквозь и панцири, и хрупкие тела, косящие серпами, хлещущие бронированными хвостами, наседали на его эстиантов и теснили их от холма, несмотря на то что многоруких было значительно меньше. Но прежде чем людям удавалось убить одного из них, он уносил десятки жизней.

Великолепный прыжок — и многорукий с длинными копьевидными

/руками?/

приземлился в самом центре кольца атакующих. Они кричат, кричат, кричат… вспоротые животы, скользкие внутренности, выпадающие между трясущихся пальцев, полные ужаса и доверия глаза — я же только что был жив… воин хватается за разорванное горло, пытаясь сжать так, чтобы остановить поток крови… шип третьей клешни чудовища, с хрустом вломившийся в низкий лоб под гривой желтых волос… воин с корявым шрамом поперек лица, повисший на обломке собственного копья…

В конце концов Килиану удалось собрать вокруг себя больше сотни эстиантов, и он повел их в атаку на холм.