Мадемуазель Дрейфус все поглаживала мои скрытые возможности, и они недвусмысленно возрастали.

— Ты прямо поэт, — сказала она без ехидства.

И прибавила:

— Ладно, давай я тебя подмою.

Что ж, не капризничать же — я сел на биде как положено. Она нагнулась и плеснула воды на мой залог священного права. Потом стала перед святыней на колени и принялась намыливать мне зад. Я же тем временем мысленно поздравил себя с тем, что, заботами судьбы, похоже, являюсь счастливым обладателем самого чистого в мире зада.

— Я не стану просить вас делать эту штуку, — сказал я, переходя на «вы», чтобы повысить уровень общения.

— Так гигиеничнее — вымыть все, — возразила она.

— А многие просят?

— Да. Нынче это в моде. Все жаждут раскрепощения, женские журналы только об этом и трубят. И психоанализ велит не подавлять желания.

— Ну да, раскрепощение на службе просвещения.

— Ничего страшного, если чисто вымыто.

— Роза — символ недостижимого идеала, К которому всегда стремятся люди.

— С другой стороны, подмывание имеет для нас чисто психологическое значение, поднимает наше достоинство. Получается, что мы делаем почти то же самое, что сестры милосердия.

Своего рода моральная поддержка. Хотя я в ней не нуждаюсь, мое достоинство не страдает.

Для меня это занятие совершенно органично.

Мы поднялись, она подала мне полотенце, и я вытерся. Их дело подмыть, а вытирается клиент сам — таков ритуал.

Потом она вытянулась в постели со мной рядом и принялась за мои соски.

Внутри все горело. То ли не придумали еще подходящего мыла, то ли реклама отстает от жизни. Такое упущение! С полным основанием и со слезами на глазах заявляю: рекламные агентства, как ведущие, так и входящие в моду, должны развернуть кампанию по внедрению мягкого мыла специально для розочки, надо расклеить повсюду плакаты и прочее, как было сделано в свое время для детского «Беби-Кадум». Реклама определенно еще далеко не исчерпала всех возможностей, и есть области, которыми она неоправданно пренебрегает.

Втихомолку я вытирал слезы.

— Приголубь меня, — шепнул я.

Время — лучший целитель, жгло уже меньше.

Мадемуазель Дрейфус смотрела на меня озадаченно. Сначала я подумал, что ее смутили мои чешуйки, но усилием доброй воли отогнал наваждение.

— Ты плачешь, милый? Что-нибудь не так?

— Ничего. Просто мне хорошо.

— И от этого ты плачешь?

— От всего. Подыграй мне немножко.

И она подыграла с большим знанием дела. Обхватила меня руками и ногами. Приникла к моей груди, как Божья благодать. В гуще жестких волосков остались капельки воды, навевавшие мысли о заре, росе, утренней неге. Удаление Надежды прошло безболезненно, я только все еще похлюпывал носом. Теперь я как все, с намыленным задом. Распрощался с мыслями о всякой мнимости и инородности и влился в русло, доступное, каждому, как священное право на жизнь. Занял место согласно купленному билету в пункт назначения с гарантией социального обслуживания и полной занятости.

Решено: завтра же отдам Голубчика в зоопарк. Я не имею права держать его. Он — другой породы. Ничего общего.

Левой рукой мадемуазель Дрейфус ласково ободряла меня.