Я решила броситься в ноги к кардиналу, которому дана Римом власть решать все вопросы, связанные с религией.

Вот почему я просила у тебя только три месяца.

В тот же день, написав тебе, я попросила настоятельницу отпустить меня и уехала.

Моя соседка по келье обещала присмотреть за нашей голубкой. Я полностью доверяла ей и была спокойна.

Я выехала. Но, как я ни спешила, до Парижа я добралась только на семнадцатый день.

Кардинал был в своей резиденции в Рюэе. Я немедленно отправилась туда.

Он был болен и не принимал посетителей. Я поселилась в деревне и, назвав свое имя отцу Жозефу, стала ждать. На третий день отец Жозеф пришел лично сообщить мне, что его высокопреосвященство может меня принять.

Услышав это, я встала, но снова, смертельно побледнев, упала на стул: сердце мое готово было разорваться, колени подгибались.

Говорят, что отец Жозеф не слишком мягкосердечен; но, увидев, что я едва жива при мысли предстать перед кардиналом, он, как только мог, ободрял меня. Если я хочу о чем-то просить его высокопреосвященство, сказал он, время теперь подходящее: кардинал давно так хорошо себя не чувствовал.

О, вся моя жизнь, вся Ваша жизнь зависели от моей встречи с этим человеком!

Я шла за отцом Жозефом и ничего не видела вокруг себя. Мои глаза были прикованы к нему, я следовала за ним так, как будто он управлял моими движениями.

Мы прошли через деревню в парк, потом проследовали по аллее, среди больших деревьев. Я замечала, как пейзаж вокруг меняется, но подробности от меня ускользали.

Наконец издалека я увидела в беседке из жимолости и ломоноса человека, полулежавшего на кушетке. Он был в белом подряснике, с красной камилавкой на голове — знаком кардинальского достоинства. Я протянула к нему руку, и отец Жозеф ответил на мой невысказанный вопрос:

«Да, это он».

Рядом со мной оказалось большое дерево, я прислонилась к нему, потому что боялась упасть: ноги не держали меня.

Кардинал увидел мое замешательство, заметил движение, выдававшее мою слабость, и приподнялся.

«Подойдите, не бойтесь», — сказал он.

Не знаю, какое чувство заставило его смягчить свой обыкновенно суровый голос, но этот голос подал мне надежду.

Я собралась с силами и почти побежала к нему, чтобы броситься ему в ноги.

Жестом он приказал отцу Жозефу удалиться. Тот повиновался, отойдя на такое расстояние, чтобы видеть нас, но не слышать нашего разговора.

Я склонила голову и протянула к кардиналу-герцогу обе руки.

«Чего вы ждете от меня, дочь моя?» — спросил он.

«Монсеньер, монсеньер, я прошу о милости, от которой зависит не только моя жизнь, но и мое вечное спасение».

«Как ваше имя?»

«Изабелла де Лотрек».

«Вот оно что! Ваш отец верно служил королю. Это редкость в такое мятежное время, как наше. К несчастью, мы потеряли его».

«Да, монсеньер. Значит ли это, что я могу обратиться к вам в память о нем?»

«При его жизни я дал бы ему все, чего он мог пожелать, кроме разве того, что во власти одного Бога, а я всего лишь его простой наместник. Скажите, о чем вы просите».

«Монсеньер, я постриглась в монахини».

«Я помню это, поскольку по просьбе вашего отца я противился этому как мог и, вместо того чтобы приблизить ваше пострижение, как вы просили, назначил год отсрочки. Значит, несмотря на отсрочку, вы все же дали обет?»

«К несчастью, монсеньер».

«Да, и теперь вы раскаиваетесь в этом?»

Я предпочла отнести свое раскаяние на счет своего непостоянства, чтобы не оправдывать его своей верностью.

«Монсеньер, — сказала я ему, — мне было всего восемнадцать лет, и я лишилась рассудка, потеряв любимого человека».