– Я пишу роман.

– Роман… – с тоской повторяет Свенсон.

Да, можно представить… Или нельзя? Бывает и такое: капитан университетской команды по лакроссу  вдруг выдает готический роман про маньяка-потрошителя. В прошлом году юноша с синими волосами и таким же маникюром целый семестр работал над романом под названием «Кал королей». Первые десять страниц представляли собой слова «Кал королей», набранные разными шрифтами. А еще как-то раз две совершенно неразличимые девицы (не близняшки, как решил было Свенсон, а просто подружки) совместно трудились над научно-фантастической повестью про двух андроидов Зипа и Запа. Одна писала от лица Зипа, вторая – от лица Запа. Через несколько лет он посмотрел фильм, в котором две подружки задумали убить мать одной из них, и их идиотская упертость напомнила ему об этих студентках.

– Как называется роман? – спрашивает он.

– Можно я ваши книги посмотрю? Так я быстрее успокоюсь.

Свенсон может попросить ее не курить. Но не может же он запретить ей встать и посмотреть его книги. Он хочет сказать: «Это рабочая встреча. Давайте не будем отвлекаться».

– Ради бога, – кивает он. – Будьте как дома.

– Давайте сначала просто поговорим о чем-нибудь, – предлагает она. – А то мне как-то неловко.

Анджела бродит по кабинету, бросает взгляд на старые открытки, фотографии в рамках, задерживается у полок с Толстым, Чеховым, Вирджинией Вулф.

– Глазам не верю! – говорит она. – У меня висят такие же открытки.

Так давно никто (и сам он в том числе) не обращал внимания на то, чем он себя окружает. Много лет назад девушки, придя к нему домой, обязательно смотрели на его книги, его безделушки. Это было очень эротично: сидишь, бывало, и разглядываешь девичий зад, пока его благодетельница расхаживает вдоль полок. На сей раз – никакой эротики, может, потому, что зад Анджелы – два аккуратных белых полукружья – и так просвечивает сквозь драные джинсы.

Анджела рыщет взглядом по книжному шкафу, примечает одну книжку, достает ее и показывает Свенсону. Естественно, это Стендаль. «Красное и черное». Он не помнит, говорил ли он в классе, в минуту эгоистического откровения, что работает над романом, в чем-то перекликающимся с книгой Стендаля. Кажется, нет. Это что, совпадение или телепатическая связь, почему Анджела говорит: "Этот роман я люблю не меньше, чем «Джейн Эйр»?

– Почему? – осторожно спрашивает Свенсон.

– Очень мне нравится, как Стендаль умеет быть и внутри Жюльена, и снаружи: ты представляешь, будто делаешь то же, что и Жюльен, одновременно думая, что сам на такое никогда не пойдешь.

Вот это у Свенсона никак не выходит. Он не может проникнуть внутрь своего героя, Джулиуса Сорли. Свенсон смотрит только снаружи – наблюдает со стороны.

Анджела снова усаживается в кресло.

– Вы как? У вас сейчас был такой расстроенный вид.

– Все отлично, – говорит он.

– И у меня тоже. Вроде как. Мне гораздо лучше. Так… – Она делает глубокий вздох. – Мой роман называется «Яйца».

– Интересное название. – Свенсон внутренне содрогается, представив себе трехсотстраничный опус, поток яйцесознания в духе Анаис Нин. – И о чем же он?

– Не хочу рассказывать. Я вам принесла первую главу. Давайте побеседуем, когда вы ее прочтете. И знаете что? Давайте я скажу заранее, пока вы сами этого не поняли. У меня ужасный текст. Насквозь фальшивый.

– Наверняка нет, – говорит Свенсон.