– Так! – восклицает наконец Марджори. – Замрите! Не двигайтесь! Сидите на местах, а я уберу со стола.

– Марджори, ужин изумительный, – говорит Магда.

– Помощь точно не нужна? – спрашивает Лорен.

Еще комплименты, еще предложения помочь. Все как один – даже Шерри – избегают встречаться взглядом со Свенсоном. С дальнего конца стола Магда посылает ему такую ободряющую, такую вымученную улыбку, что до него наконец доходит – он провалился с треском.

– Десерт Марджори готовила весь день, – с гордостью объявляет ректор. В дверях появляется Марджори, в руках у нее результат ее суточных трудов – огромный пудинг, верхний слой которого (похоже, это клубничное желе) дрожит под тяжестью крохотных серебристых шариков карамели и разноцветной посыпки. Сияние химической радуги.

– Бисквитный торт, – раскрывает секрет Мардж.

Гости ахают и как по команде начинают улыбаться, будто она их фотографирует, делает групповой портрет взрослых мужчин и женщин в предвкушении десерта.

* * *

Дурной знак: выйдя от Бентамов, Шерри мчится вперед и садится за руль. Другой дурной знак – тишина: оба, пока машина выезжает на Мейн-стрит, хранят молчание.

– Господи, Тед! – говорит Шерри. – Что на тебя нашло? Я все ждала, когда ты рухнешь лицом в тарелку и начнешь извергать блевотину.

– Знаешь что странно? Я тоже думал про «Экзорциста», совсем недавно. И чувствовал себя тем ребенком… – Свенсон смеется с ожесточенным удовольствием.

Он чувствует себя удивительно счастливым от того, что не разыгрался стандартный сценарий: мрачная жена отчитывает заблудшего мужа за то, что он преступил границы общепринятых приличий и оскорбил власти, которые принимают решения о – пускай микроскопических – прибавках к жалованью. Шерри не превратилась в его мамашу, попрекающую расшалившегося сыночка-мужа. Они оба так и остались непокорными ребятишками, детьми-бунтарями, сохранившими свою испорченность даже среди этих анемичных слабаков Новой Англии.

– Рад, что тебе понравилось, – говорит Свенсон. – Господи Иисусе, как я мог такое выкинуть? Это все Джейми, он начал поносить Филипа Ларкина, и я как с цепи сорвался.

Шерри молчит до поворота на юстонскую маслобойню.

– А Магда в тебя влюблена как кошка. Тебе это известно? – Шерри спрашивает из любопытства? Ревнует? Гордится? Или просто поддерживает разговор?

– Магда не в моем вкусе, – говорит он. – Не люблю я этой нервозности, истеричности, свойственной ирландским католикам. Любил бы – женился бы на маме. – Он понимает, что предает Магду, он винит себя за ложь – качества, которые он только что осудил, всегда ему нравились. Но это самый быстрый способ сменить тему. – А почему ты так решила?

– Она на тебя так смотрит, – говорит Шерри. – С неприкрытым восхищением. Бедняжка! Мне хотелось ее придушить.

– Неприкрытое восхищение – это ты проецировала, – говорит Свенсон.

– Точно, – соглашается Шерри и смеется.

– Я польщен. Только мне не кажется, что Магда в меня влюблена. Поздно уже. Я слишком стар. Все в прошлом. В меня никто уже не влюбляется. Даже студентки. Неужели ты думаешь, я еще могу кому-нибудь нравиться?

– Думаю. – Шерри кладет руку ему на бедро, ведет к промежности. Да, он счастливчик – у него красавица жена, которую его отвратительное поведение на факультетском ужине только возбуждает.

Руки их сплетаются, и Шерри высвобождает свою уже на подъезде к дому.