В тот вечер Антошин рассказывал сон о том, как Сима, уже замужняя и мать четырех ребят, будто бы переезжала из подвала в апартаменты господина Минделя.

— А Миндель куда? — спросил — Фадейкин, дурачась.

— А Минделя в Симин подвал.

— А Миндель что? — спросила Феня.

— А что ему оставалось делать? — сказал Антошин. — Как все, так и он.

— А это кто такие все? — спросил Коровкин.

— Все буржуи. Ну, все хозяева, фабриканты.

— Ну да, — протянул Фадейкин. — Так они тебе и согласятся. Что они, дурные, что ли?

— Заставят, переедут. Как миленькие.

— Это кто ж их заставит? Царь, что ли? Или околоточный? — поинтересовался Фадейкин. — Ну и сны ж тебе, Егор, снятся! Уморушка…

— Ты и заставишь, — очень серьезно ответил ему Антошин. — Ты, Феня, Тимоша, все рабочие, крестьяне…

— Нам чужого не нужно, — сказала Сима, — да пускай они подавятся своими квартирами, своим богатством!..

— А вот давайте о том и потолкуем, — предложил Антошин, — кто это богатство создавал, кому оно принадлежит и кому по справедливости должно было бы принадлежать…

Нет, грех было бы жаловаться на таких кружковцев. Особенно на Фадейкина, Любую мысль, любой довод Антошина он схватывал буквально на лету, легко, с каким-то даже упоением расставаясь с привычными с детства понятиями и заменяя их новыми, революционными. Пропагандировать его было бы подлинным удовольствием, если бы он был единственным слушателем. Но этот парень был дьявольски нетерпелив и нетерпим даже к тем, кто хоть на минуту отставал от него в восприятии новых идей. Он так свирепо обрушивался на них со своими разъяснениями и укорами в непонятливости, что это вывело бы из себя и ангела. Но он был при этом так откровенно и бурно счастлив раскрывавшейся перед ним логикой и справедливостью революционной мысли, что было бы попросту грешно испортить ему этот праздник резким замечанием.

Пока Антошин придумывал, как бы потактичней обуздать клокочущий темперамент Фадейкина, особенно в Симином присутствии, для которой самоё незначительное унижение Фадейкина было бы серьезным переживанием, инициативу взяла на себя тихая Феня.

Вдруг, ни с того ни с сего, когда разговор уже шел на чисто экономическую тему, она с невиннейшим видом обратилась к Антошину:

— А вы не помните часом, кто в вашем сне был Симиным мужем?

Антошин с удовольствием подхватил эстафету.

— Определенно не скажу, — протянул он, как бы припоминая. — Бородатый такой… Илюшиного роста, чуть только разве потолще… Я даже поначалу подумал, не Илюша ли… Только нет, скорее всего, это все-таки не Илюша… Тот, который мне во сне привиделся, ни с того ни с сего на своих не кидался…

Феня удовлетворенно фыркнула. Коровкин усмехнулся. А Фадейкин сказал: «Да ну тебя!», покраснел и отвернулся. И совершенно зря отвернулся. А то он увидел бы, что и Сима тоже здорово смутилась…

Вернувшись на Большую Бронную, Антошин до самого обеда строчил проект новой листовки. Она начиналась так: «Рабочий, работница! Подумай, почему фабрика, на которой ты работаешь, принадлежит не тебе, а господину Минделю…»

Он словно предвидел, что судьба отпустила ему очень мало времени для революционной работы, и торопился сделать за этот срок как можно больше.

XIV

После обеда он вышел во двор — подышать свежим воздухом, отдохнуть. По-прежнему таяло. Было тихо и безлюдно. Жильцы наслаждались послеобеденным воскресным сном.