— Не слушайте вы его… когда он говорит такое, я хохочу.

И принималась хохотать.

В целом, Софи произвела хорошее впечатление. Конечно, вовсе не такой жены можно бы ожидать для Харденберга. Но она была безыскусственная, и это нравилось. Природа всегда нравится.

«Интересно, а сколько денег за ней дают?» — спрашивали друг у друга.

Георг, задыхаясь в первом своем высоком воротнике и брыжах, намеревался присоединиться к танцующим, как только можно будет, но решил, что недостаточно подкрепился для этого за ужином. Внизу, в сумраке столовой, где еще не убрали, он наткнулся на мальчика, года на два его моложе, с видом (противным, по мнению Георга) истинного ангела. Георг молча лакомился пирогом с голубятиной, сжимая левый кулак в кармане, готовясь, если дело дойдет до «кто кого», как следует ангела вздуть. Вслух он сказал:

— Ты как считаешь, моя сестра Софи хорошенькая?

— Так ты Георг фон Кюн? — спросил ангел.

— А тебе что за дело.

— Ты не наелся?

— Да у нас дома каждый день больше еды, чем… но я тебя спрашиваю, считаешь ты мою сестру Софи, которая выходит за твоего брата Фрица, хорошенькой?

— На этот вопрос я не могу тебе ответить. Не знаю я, хорошенькая она или нет. Не дорос еще до того, чтобы судить о таких вещах. Но она, по-моему, больная.

Георг, жадно уплетавший тесто, растерялся.

— Ах, да в доме вечно кто-нибудь болеет.

Бернард спросил:

— А мой брат Антон, по-твоему, хорошо играл на рояле?

— Гимны?

— Там не только гимны были.

— Да, он хорошо играл, — снизошел Георг. — А ты куда теперь?

— Пойду, погуляю в темноте по-над рекой. Такое влияние на меня оказывает музыка.

Георг выпил рюмку бренди, с возможной точностью воспроизводя повадку отчима, и, пошатываясь, отправился наверх, танцевать.

Мандельсло, как ни трудно это себе представить, прекрасно танцевала, лучше всех в этой зале. Но мужа с нею не было, сестра больна, и она решила нынче не танцевать, ни даже с Георгом, которого с год тому назад с великим трудом обучила кое-каким па.

— И не просите! — сказала она подступавшемуся к ней доверчиво Эразму.

— Я не прошу вас со мною танцевать, знаю, я недостоин этой чести. Я хочу просить вас о помощи.

— Чего же вам угодно?

Эразм сказал:

— Прядку волос Софи.

Мандельсло медленно к нему повернула голову, в него вгляделась.

— И вы тоже?

— Совсем немножечко волос, я положу их в свой бумажник, буду носить у сердца… Знаете, я сперва ее не понимал, но вдруг так ясно стало, отчего брат велел выгравировать эти слова «Софи, будь моим ангелом-хранителем» внутри своего перстня…

— И вы тоже? — повторила Мандельсло.

— Прядку, на память, не так уж это много, не бог знает какая просьба… Я сперва хотел просить Каролину Юст, чтобы переговорила с Софи, но вы, конечно, больше подходите для этой цели. Вы перед ней замолвите словечко?

— Нет, — сказала Мандельсло. — Вам нужно, сами у ней и просите.

Эразм осторожно выбрал время. Не выбирает ли за нас всегда кто-то наше время? Скрипки в музыкальной комнате грянули Schottische, а он не понимал уже, что это такое, что играют — удивительное чувство. Сам он сейчас принадлежал как будто сразу двум мирам, и один был для него совсем неважен.

Он подошел очень близко к ее стулу, к ее маленькому телу, и на него повеяло болезнью.