Может так получиться, что я все забыла напрочь.
- Такого не получится. - Повертев у ее носа ботинком, я сразу же отрезал ей все пути к отступлению. - Касатка, ты так наследила в подвале, что и дураку станет ясно, что ты была там! А кроме того, раскололся один из членов банды Коробкова. Зажата ты железно, а против лома нет приема...
- Супротив другого лома, - смеясь, ответила она и выплеснула мне в морду еще не закипевший чайник.
Чисто машинально я взял ее на болевой прием.
- Отпусти, дурачина! - больно куснув меня, вскрикнула она. - Если ты так хочешь, я все тебе расскажу, только, чур, мамане ни слова. Она у меня крутая.
- Ладно, - ослабляя замок, в котором находилась ее шея, снисходительно разрешил я. - Рассказывай, но только учти, что убийство Ольги тебе так просто не пройдет. Я многое могу простить, многое, но не убийство.
- Сама знаю, что убийство самый страшный грех, но у меня не было другого выхода. Ольга была вооружена, и если бы я не убила ее, то она бы прикончила меня. Придавив ее, я выдернула у нее из рук пистолет с глушителем и только потом начала с ней говорить за жизнь. Там, в подвале, я преспокойно могла бы вас пристрелить, однако я этого не сделала.
- Врешь ты все, Любаня. Хочешь, чтобы я видел тебя простой деревенской бабой, глупой и доброй, а не получится. На рожу ты проста и наивна, но, видно, сидит в тебе сам черт, он-то и заставляет тебя бесноваться. Однако я не психолог и не шаман, так что изгонять из твоего нутра бесов не входит в мою компетенцию.
- Значит, усадить хочешь? Законопатить шестидесятилетнюю старуху по "мокрой"? Что же, твоя воля, я согласна, но только объясни мне такой коверкот: почему Светка хоть что-то имела от моего говнистого дядьки, а мы с матерью, кроме горя и несчастья, ничего от него не получали? Ты будешь самогон? - неожиданно спросила она.
- Нет.
- А я выпью, так мне будет легче, выпью и расскажу, как оно все получилось. Ты не смотри, что я такая страшная, - дерболызнув стакан самогону, закусывая огурчиком, предупредила Любаня. - В пятьдесят шестом, когда приехал дядя Петро, я была o-го-го! В пятнадцать лет да в самом соку. Вызрела я рано, еще до его приезда. Накрыл он меня в бане, когда мать уже помылась и ушла, а я, ничего не подозревая, томилась в бочке. Он зашел нагишом, я до сих пор помню его огромадную жилу, при виде которой я замерла то ли от ужаса, то ли от охватившего меня желания. За ноги выдернув меня из бочки, он расщеперил мои ноги и тут же, на краю кадки, отдраил по первое число. Да я и не сопротивлялась, мужика я давно хотела. Только уж больно грубо он меня взял. Домой я пришла враскоряку, как на ходулях. Мамка сразу это подметила и впоследствии старалась не оставлять нас наедине. Только проку было мало, утроба требовала своего, и я частенько прибегала на сеновал, где он ночевал. Больше года мы играли с ним в "голопузика", но, как и положено, всему бывает конец. Однажды нас застукал дед, его папаша, и тут же все рассказал моей матери. А что там рассказывать, когда мама сама все знала! К зиме я почуяла неладное, а через месяц поняла, что случилось непоправимое. Я забеременела, забеременела от редкого дядьки. Представляешь положение? Это сейчас тринадцатилетние девчонки, посмеиваясь, идут на аборт, тогда же, в пятьдесят восьмом, это было великим преступлением. Однако другого выхода у меня не было. Я соображала, что от смешивания крови может родиться идиот. Так вот, этих самых подпольных абортов у меня было не меньше полутора десятков. В конце концов меня выскребли так, что я, уже будучи замужем, никак не могла забеременеть.
"Доигралась, стервоза" - так охарактеризовал меня муж, и через год мы с ним разошлись. Дальше все покатилось по старым, давно накатанным рельсам. Я отдавалась дядьке где только ему угодно - в бане, на сеновале, в курятнике. Лишь только он подморгнет, как я тут же послушно раздвигаю ноги. |