|
Нам сказали, что он спустится к завтраку, и мы с трепетом ожидали первой встречи. - Не забудьте, - сказал Смит, когда мы чистили клетки обезьян, - его надо все время гладить по шерстке. Он набрал полную корзину опилок, подбежал к борту и высыпал опилки в в море. - Главное, постараемся ничем его не раздражать, - продолжал он, вернувшись ко мне. И в эту минуту к нам, задохнувшись от спешки, прибежал с мостика матрос в белоснежной робе. - Извините, сэр, - сказал он, - капитан вам кланяется и просит, когда выбрасываете за борт опилки, сперва посмотрите, в какую сторону дует ветер. Мы в ужасе взглянули на мостик: в воздухе кружились опилки, и, обсыпанный ими, капитан, сердито хмуря брови, отряхивал свой китель. - Пожалуйста, передайте капитану наши извинения, - сказал я, с трудом удерживаясь от смеха. Матрос ушел, и я повернулся к Смиту. - Гладить его по шерстке! - с горечью воскликнул я. - Ничем его не раздражать! Всего лишь выбросили добрых три центнера опилок на него самого и на его драгоценный мостик! Да уж, что и говорить, на вас можно положиться: вы знаете верный путь к сердцу капитана! Когда раздался гонг, мы поспешили к себе в каюту, умылись и заняли свои места в кают-компании. К нашему отчаянию, оказалось, что капитан посадил нас за свой стол. Сам он сидел спиной к переборке, в которой было три иллюминатора, а мы со Смитом - напротив него за круглым столом. Иллюминаторы за спиной капитана выходили на палубу, где размещался наш зверинец. К середине завтрака капитан немного оттаял и даже пытался острить насчет опилок. - Я вообще-то не против вашего зверинца, только смотрите, чтобы никто у вас не удрал из клетки, - сказал он весело, расправляясь с яичницей. - Ну, этого мы не допустим, - заверил я и едва успел договорить, как в иллюминаторе что-то мелькнуло, я взглянул туда и увидел Любимчика, черноухого бельчонка; он сидел в круглом открытом оконце и снисходительным взором осматривал внутренность кают-компании. Капитан, конечно, не мог видеть бельчонка - тот сидел на уровне его плеча, в трех шагах от него - и продолжал спокойно есть и разговаривать, а Любимчик сидел на задних лапках и чистил свои усы. На несколько секунд я остолбенел от ужаса, голова моя отказывалась работать, я только сидел как дурак и глазел в иллюминатор. По счастью, капитан был слишком занят своим завтраком и ничего не замечал. Любимчик кончил умываться и чиститься и снова принялся оглядывать кают-компанию. Видно, под конец он решил, что это место все же стоит исследовать повнимательней, и теперь озирался вокруг, соображая, каким бы путем поудобнее спуститься со своего насеста. И нашел, что проще всего прыгнуть из иллюминатора прямо на плечо капитану. Я отчетливо видел, как этот план созревает в голове маленького разбойника, и мысль, что он сейчас прыгнет, пронизала меня, как током, и побудила действовать. Я поспешно пробормотал: "Простите", оттолкнул свой стул и вышел из кают-компании. Как только я оказался в коридоре и капитан уже не мог меня видеть, я со всех ног бросился к клеткам. К моему немалому облегчению, Любимчик еще не прыгнул - его длинный пушистый хвост все еще свисал из иллюминатора. И в ту секунду, когда он уже пригнулся для прыжка, я кинулся к нему и успел схватить за хвост. Я отнес его в клетку - от негодования он громко верещал - и разгоряченный, но торжествующий вернулся в кают-компанию. Капитан все еще о чем-то говорил, и если он даже заметил мое поспешное бегство, то, наверно, приписал его коликам в желудке, ибо не сказал об этом ни слова. На третий день нашего плавания две сони-летяги оказались мертвыми. |
