Не знаю, сколько прошло времени до того, как я второй раз пришла в себя, думаю, не очень много. На этот раз я проснулась резко, окончательно и пугающе. Неожиданно обрела здравый рассудок и полностью понимала, что произошло. Даже знала, где я – опять в Дар Ибрагиме. Запах мертвого воздуха, пыли, лампового масла и резкого табака бабушки Ха не давал обмануться. Я находилась в одной из комнат под озером сераля, за одной из массивных запертых дверей в подземном проходе, где мы с Чарльзом искали диван принца…

Вот так. Вот и выплыла мысль, которую я отказывалась признавать, первый раз вынырнув из бессознательного состояния.

Разговор в диване принца. Бабушка Ха. Генри Графтон… Я могла придумать только одну причину для издевательского маскарада Генри Графтона, для пыльных и заброшенных китайских сокровищ и любимых книг, даже для сверкания рубина на руке Халиды. Что-то случилось с бабушкой Ха, что эта банда упорно пыталась скрыть. Не просто больная или даже сумасшедшая. Они наверняка знали, что в смысле завещания незачем бояться семьи, а проблемы Летмана и Халиды вряд ли заинтересовали бы Графтона. Не слишком ли большой риск при почти полном отсутствии стимула? Она не могла быть и пленницей, как я, никто не мешал мне болтаться по дворцу где хотелось при дневном свете.

Значит, она умерла. И по какой-то причине смерть нужно скрывать. В этот момент, замерзая в душном и жарком чулане, я могла придумать для этого только одну причину. Но какая бы ни была необходимость в маскараде и полночном представлении, а теперь – в преднамеренном возвращении меня на место действия в эту паутину, скоро я узнаю все. И хорошо мне от этого не будет.

А Чарльз, который, очевидно, Бог знает как заподозрил правду, был в милях от меня, ехал к Дамаску, а следом за ним – Хамид. Даже если Хамид догонит его и убедит вернуться за мной, пройдет какое-то время, прежде чем они нападут на след. Никто не забеспокоится и в «Фениции», а Бен пригласил приезжать, когда смогу… Кристи Мэнсел, бесследно пропавшая. Как бабушка Ха и маленькая собачка Самсон. Или как гончие Гавриила, навсегда запертые в пыли разрушающегося дворца…

Образец придурочной слезливости, это наркотик довел меня до такого состояния, а я не могла себе позволить бесполезно напрягать нервы и расслабляться до полной желеобразности. Я сурово повелела своим нервам прийти в порядок и попыталась осмотреться.

Темница обрела форму. Несколько футов пыльного пола рядом с кроватью. Тусклый свет. Низкий потолок. Грубая каменная стена, что-то кожаное, может, упряжь, висит ни ржавом крюке. Тихое потрескивание снаружи, поняла теперь, это лампа. Слабый свет проходил через маленькое отверстие и освещал совсем немного, а потом растворялся в густой темноте, но можно было разглядеть слабые очертания коробок, ящиков, жестянок…

Определенно, я не ошиблась. Вентиляционное отверстие впускает свет лампы из подземного коридора, а дверь – одно из этих огромных изделий, отделанных железом, с бескомпромиссными замками, которые мы с Чарльзом видели. Нечего и пытаться ее открыть. А окна нет.

Напряженная, густая, удушливая тишина, как в пещере. Подземелье. Я затихла, прислушиваясь. Чувствовала себя, как избитая, но головная боль прошла, и это было даже очень плохо. Пришло более неприятное и болезненное ощущение уязвимости, так, наверное, чувствует себя выковырянная из раковины улитка.

Безоговорочная тишина. Невозможно определить, есть ли вообще кто-то во дворце. Можно подумать, что я похоронена заживо.

Это словосочетание бездумно родилось в мозгу, а потом вонзилось в сознание, как отравленная стрела. Я представила скалы надо мной, тонны камней и земли, а еще выше – воду. Искусственное озеро, старое, разваливающееся на части, как и весь дворец. Жуткая масса. И если есть хоть малейший порок в этих скалах, если хоть маленькое землетрясение…

И озноб прошел по коже, я услышала, как тихо оседает земля надо мной.