Мысли Гая были заняты совсем другим — на бирже, кажется, вот-вот пойдет игра на повышение. А это обещает… Он не успел додумать до конца, как до него дошел смысл сказанных женой слов:

— Мне все надоело. И все надоели. Я сама себе надоела. Я ненавижу свое старушечье лицо. Я ненавижу свою шею. Руки. Мне незачем жить. Мне нечем жить…

— Но… я люблю тебя, — нашелся поначалу опешивший Гай. — Патрик любит тебя.

— Да. Ты любишь меня. Ты любишь свой бизнес. Ты любишь свой дом. Ты любишь своего сына. Все твое. — Она выпрямилась, глаза его горели. — В этом мире все принадлежит мужчинам. Мир мужчин. А все мы, кто не мужчины, можем служить лишь предметом любви. Мы не можем иметь в этой жизни то, что мы любим.

— Но… разве… ты ведь любишь меня? — Потом, не желая услышать что-то неприятное, Гай поправился: — Ты ведь любила меня?

— Да, но мне этого мало. — Она втянула воздух и снова откинулась в кресле. — Гай, я прожила на свете сорок лет. Я была придатком тебя, и это понятно. Так живут все. Но я ничего не сделала своего.

— Но Патрик…

— Мне этого мало. И потом, Патрику я уже не нужна. Кто я? Что я сделала на этом свете? Зачем сюда приходила? Если я завтра умру, ничего не изменится в этом мире.

Гай похолодел. Он никак не думал, что дело настолько серьезно.

— Но… подумай о нас… Мы, твои мужчины, мы любим тебя. Без тебя нам будет ужасно… плохо…

— Опять! Снова! Вам будет без меня плохо! А мне с вами плохо! Мне плохо со всем миром! Потому что в нем нет моего собственного места!

— Но у тебя прекрасный дом, сад…

— А мои мозги? Куда мне их девать?

— Но ты могла бы найти свое дело…

— Я находила его. Давно. Я его потеряла. Это были машины, техника! А я сидела в дурацком журнале и вела вонючую колонку о винах!

Рамона с силой оттолкнулась, кресло заходило ходуном. Гай испугался, что оно опрокинется. Рамона зарыдала.

Гай стоял не двигаясь, потом метнулся в кухню и принес воды.

— Выпей, Рамона.

— Уйди со своей водой. Я ничего не хочу.

То была первая крупная ссора между ними. Даже не ссора, это было обвинение, которое Гай в общем-то не принял на свой счет.

Ему нравилось, как сложилась их жизнь, он был уверен, что и Рамона счастлива. Она помогала ему, занималась сыном, домом, садом. Она ходила в гимнастический зал. Великолепно выглядела для своих лет. Прекрасно одевалась. Если честно, Гай никогда не относился всерьез к ее трепетной любви к технике, но не имел ничего против, когда она время от времени садилась за руль своего «порше» и ехала в гараж в Вакавилл, где стоял ее любимец, грузовик МЭК, и в очередной раз перебирала что-то в его огромном нутре. Эту машину подарил ей давным-давно Фрэнк, дед по отцу. Иногда Рамона «проветривала», как она выражалась, застоявшийся МЭК, делала кружок-другой по Вакавиллу.

— Знаешь, Гай, — сказала однажды Рамона мужу, — я охотно прогулялась бы на МЭКе в Мексику. Я загрузила бы текилу и мескаль, попробовала продвинуть их на наш рынок.

— Это смешно! — бросил он, занятый тяжбой с сестрой, которая вознамерилась отсудить у него подаренный дядей виноградник. — Мы не можем распыляться.

— Но я говорю не о нас, я говорю о себе. Я чувствую, что вот-вот до этого кто-то додумается. Сейчас в моде мачо, а эти настоящие мужчины скоро уже не захотят пить приевшиеся и оттого пресные для них напитки — джин, виски. Они захотят нечто… Это «нечто» я и смогу им предложить.