Феликс не любил смотреть на плачущую Еву. В такие моменты ему очень хотелось прижать ее к себе, успокоить, прошептать, что все будет хорошо, все будет, как она захочет. Но Фольгер всегда сдерживался, ибо знал, что если он так поступит, то проиграет. Да и вообще, она была той еще актрисой. Как бы не попасться на обманку.

– Знаешь, Филя, – сказала Ева, вытирая слезы, – я тебе расскажу, когда в последний раз видела настоящих людей, а не безымянок. Мне было пять лет. Незадолго до атаки на Москву началась паника, многие рванули в метро. В этой суматохе так получилось, что я потерялась. С тех пор своих родителей я не видела. Какой-то мужчина подобрал меня и побежал в подземку. Я не помню, что это была за станция, и лицо своего спасителя я давно забыла. Помню только, что от него разило одеколоном и потом. И вообще, первые дни, недели, месяцы новой жизни для меня сплошной провал. Но вот один эпизод мне врезался в память.

Случилось это, наверное, через несколько суток после катастрофы. Людей в метро тогда было много. Очень много. Большинство надеялось на лучшее, и никто не думал, что мы здесь останемся навсегда. Меня подкармливала незнакомая тетя, к которой я начала потихоньку привыкать. Тогда еще скотство не стало нормой. Но не в этом дело. Однажды мы сидели с ней у колонны, а рядом с нами сидел мужчина. Такой в очках, с щетиной, солидный. Вернее, он раньше был солидным, а сейчас растерянно озирался по сторонам и в сумку с ноутбуком вцепился, будто это лекарство какое-то, без которого он бы тут же помер. Теперь я понимаю, что он цеплялся за минувшее, которое нельзя вернуть. Люди – они ведь вообще жуткие консерваторы. Сколько погибло тех, кто просто не захотел спускаться вниз, во тьму, в метро. Потому что менять что-то в своей судьбе всегда страшно. Решили, все обойдется, и жизнь пойдет по-старому. Не обошлось. Впрочем, правильно сделали, что не спустились.

И вот этот мужчина с остатками респектабельности на лице вдруг повернулся к тете, которая меня подкармливала, и сказал: «У меня в ноутбуке фотографии. Семьи моей. Хотите посмотреть? Ведь батарея сядет, и все. Так чего ее жалеть? Я больше их все равно никогда не увижу. И вы не увидите. Они же… они…»

Он не договорил, просто вытащил ноутбук из сумки и включил его. Ведь мне сколько лет тогда было? Я с тех пор ноутбук больше никогда не видела, но помню. Все помню! Девочку лет восьми. Она улыбалась. Такая милая маленькая мордашка. И этого мужчину рядом с дочкой и его женой помню. Красивая у него жена была. Платья очень любила, потому как только в них я ее на фотках тех и видела. А такой одежды, какая на них была, уже и не встретить. А в каких местах они были? В разных странах. Сейчас туда уже и не добраться… кажется, видела башню такую, не помню, как называется. Во Франции, кажется… В общем, много всяких красивых зданий.

И ты знаешь, Филя, ведь не только я и тетя рассматривали эти фотографии. К нам люди подходили. И лица их, лица…

И все плакали. И женщины, и мужчины. Как будто это их семья. И я плакала, словно видела свою маму, а не чужую тетю. Так вот, Филя. Час или два, я не знаю сколько, мы смотрели фотографии, и каждый видел свое. А потом экран погас. И мир настоящих людей вместе с ним. Они все погибли, но они – настоящие. А мы выжили, но мы фальшивки. Безымянки. Мы и не люди вовсе, а так – крысы слепые.

А потом, пару недель спустя, меня нашел мой старший братец. Это сейчас он такой, более-менее остепенился, – а тогда был бритоголовым отморозком. Сколько я видела мерзости – ты и представить не можешь. Он никого не щадил. За консервную банку мог порешить. Со мной, правда, всегда делился. Бывали, конечно, и голодные деньки, но он заботился обо мне, без еды я никогда не оставалась.