— С-сука! Кинуть хотел! Пригрел я змеюку на груди.

Потом замечает рядом меня вместе с «бульдогом».

— А-а, Гонщик? Выручил, должен буду.

И внезапно наклоняется к саквояжу, раскрывает его и достает, не глядя, пачку ассигнаций.

— Держи, от души даю. Кабы не ты со своей пукалкой, меня бы тут и зажмурили. Ты сейчас у себя схоронись и ничего не бойся, легавые к тебе не придут. А об этих найдется, кому позаботиться.

И он еще разок пнул Шнура.

Дома у стола с моей долей я обнаружил обеих девчонок. Они стояли и таращились на невиданную кучу денег. По их понятиям — великое богачество. Завидев меня, обе пискнули и попытались сбежать.

— Стоять! — рявкнул я.

Девки замерли, испуганно глядя на меня.

— Вы понимаете, что увидели то, что видеть вам не полагается? — грозно спросил я.

Обе часто закивали, глядя на меня испуганными глазенками. Старшая побелела как простыня, у мелкой слезы на пол закапали. А я себя тут же отругал: у этих детей ведь понятие одно: увидел лишнее — прощайся с жизнью. Придется выкручиваться.

— На первый раз прощаю. Но коли услышу, что где сболтнули по глупости — сами знаете, что будет. Марш наверх!

Детей как ветром сдуло: только подолы взметнулись, да пятки по лестнице простучали — и нет никого. Я вздохнул. По большому счету, сам виноват, надо было сразу все убирать. Впредь буду аккуратней.

Я убрал деньги в карман, достал книжечку и набор для чистки и принялся осваивать сборку и разборку револьвера «Бульдог» бельгийского производства центрального боя.

Глава 17

Блажен, кто выспался с утра. Это я сам сочинил про себя и свое нынешнее утро. Никакая сволочь не побеспокоила, даже петухи орали вполголоса. Вчерашние приключения казались дурным сном. И тот факт, что я вчера собственной рукой прикончил троих, меня совершенно не волновал. Совесть моя была абсолютно спокойна. Правда, наверняка можно сказать только об одном, остальные, вроде, шевелились и звуки издавали. Но Золотой наверняка добил подранков, не по воровским понятиям спускать такое.

Девчонки мои расстарались: пока я умывался да одевался, уж и чай был заварен, и булки свежие с рынка притащены, и масло на деревянной дощечке приготовлено. Я за стол уселся, гляжу — пигалицы выстроились поодаль.

— Вы чего встали, завтракать-то не будете?

— Мы после, Владимир Антонович.

— Что значит, после? Подходите, садитесь, чай себе наливайте, булки берите. Меня не бойтесь, я не кусаюсь.

Девчонки робко подошли, но за стол не сели. Стояли, мялись, разглядывая доски пола под ногами. Я не стал ждать, пока они дозреют.

— В чем дело? Говорите прямо.

Машка, явно сделав над собой немалое усилие, подняла голову.

— Владимир Антонович, простите меня. Я… я думала, что вы как все, а вы не такой, вы хороший. Она всхлипнула было, но справилась с собой. Спасибо вам за все. И за брата, и за то, что с улицы нас забрали, и за то, что портить меня не стали, и за то, что давеча пирогом поделились.

Девочка низко, в пол, поклонилась. И Дашка, глянув на сестру, сделала то же самое.

— А пирог-то здесь причем? — удивился я.

— Ну как же, там сразу видно было: кусок одному на раз поесть, а вы нам большую половину отдали, значит, сами голодными остались.

— Ну, вы-то всяко голоднее меня были, так что все по-честному выходит. Но это дело прошлое, пирог тот давно уже съеден, значит, и говорить больше не о чем. А за все остальное — пожалуйста. Да и вы, гляжу, договор наш честно выполняете: без дела не сидите, по дому стараетесь. А потому нынче поедем обновы вам покупать, да брата вашего из больницы забирать.

— Это зачем?

— Что зачем?

— Обновы.