|
Мы оказались в длинной комнате, вдоль стен, которой тянулись два ряда кроватей, по большей части пустовавших. Это сразу навело меня на мысль о том, сколь значительно сократилось число монахов-бенедиктинцев в последнее время; несомненно, в пору перед Великой Чумой, когда строился этот лазарет, их было намного больше. Лишь на трех кроватях лежали больные в ночных рубашках, все трое – старики. Один из них, толстый краснощекий монах, с аппетитом поглощал сушеные фрукты; он встретил нас любопытным взглядом. Второй даже не повернул головы в нашу сторону. Приглядевшись к нему получше, я понял, что он слеп: глаза его закрывали мутные бельма. Третьим был глубокий старик с изборожденным морщинами лицом. Он что-то беспрестанно бормотал, как видно, в бреду. Над ним возвышалась фигура в белом чепце и длинном синем одеянии. Я с удивлением увидел, что это женщина. Она осторожно вытирала пот со лба больного. В дальнем конце комнаты, перед маленьким алтарем, стоял стол, и за ним примерно с полдюжины монахов с азартом играли в карты. Руки у всех были перевязаны бинтами, на которых виднелись свежие следы крови. Заметив нас, они принялись настороженно переглядываться. Женщина, ухаживавшая за больным стариком, повернулась, и я увидел, что она молода, лет двадцати с небольшим. Она была высока и прекрасно сложена, и хотя лицо ее, с высокими скулами и несколько резкими чертами, нельзя было назвать красивым, оно неодолимо притягивало взгляд. Не сводя с нас своих умных голубых глаз, она торопливо пересекла комнату и, лишь приблизившись, смиренно опустила взор. – Это новый эмиссар короля. Он желает увидеть брата Гая, – властным тоном сообщил приор. – Он и его спутник остановятся здесь, в лазарете, так что приготовьте для них комнаты. Я ощутил, как между ним и девушкой пробежала искра неприязни. Однако она склонила голову и произнесла: – Да, брат. После этого она повернулась, прошла между кроватями и исчезла в маленькой двери за алтарем. Ее уверенные, исполненные достоинства манеры ничуть не походили на угодливую суетливость, свойственную большинству служанок. – Женщина в мужской обители – это недопустимое нарушение правил, – сурово изрек я. – Подобно многим монастырям, мы имеем разрешение пользоваться услугами женщин в лазарете, – пояснил приор. – Для ухода за больными необходимы нежные женские руки. Впрочем, я не думаю, что руки этой дерзкой девицы отличаются особой нежностью. Несомненно, она чересчур задирает нос, а брат лекарь излишне к ней снисходителен. – Брат Гай? – Да, брат Гай из Молтона – что, как вы сами увидите, вовсе не означает, что он родился в Молтоне. Тут вернулась девушка. – Я провожу вас в кабинет брата Гая, господа, – сказала она. В голосе ее, мягком и приглушенном, ощущался местный акцент. – С вашего позволения, я вас оставлю. Приор поклонился и вышел. Судя по восхищенному взгляду, которым девушка окинула Марка, она оценила его костюм. Собираясь в путь, юный щеголь вырядился во все самое лучшее: из-под его отороченного мехом плаща выглядывал голубой бархатный камзол, надетый на желтую шелковую рубашку, и всю эту роскошь удачно дополняли новехонькие башмаки. Налюбовавшись нарядом Марка, девушка перевела взгляд на его лицо; женщины частенько заглядывались на моего миловидного подопечного, но выражение лица этой девушки удивило меня: во взгляде ее, несомненно, мелькнула грусть. Марк, которому столь пристальное внимание явно польстило, расплылся в самодовольной улыбке, и щеки Девушки вспыхнули румянцем. – Пожалуйста, проводите нас, – сказал я, решив положить конец их переглядываниям. Вслед за девушкой мы оказались в узком темном коридоре, по обеим сторонам которого виднелись двери. |
