Вроде этого. Дед старался не показывать виду, но последние полгода явно дались ему нелегко. Сначала авария, потом гибель Кости, заговор против рода — а теперь еще и это. Неудивительно, что старик сдал…

Я вдруг с какой-то пронзительной отчетливостью понял, что ему осталось недолго. Нет, я всегда осознавал, что дед — как и все люди, даже наделенные самым могучим Даром — не вечен. Но его уход казался чем-то далеким, почти ненастоящим. Старший из Горчаковых уже не первый десяток лет жаловался на здоровье, понемногу подводила память — но воля и характер уж точно оставались прежними. Железными, твердыми — такими, что об них сломала бы зубы даже сама смерть.

А теперь передо мной сидел немощный старец с хриплым надтреснутым голосом. Не глыба, не древний утес, переживший столетия зимних бурь — а обычный человек, уязвимый и хрупкий. По мощи Дара дед превосходил нас всех троих вместе взятых, и даже сейчас я бы не продержался против него и пары мгновений.

Но его ударило то, от чего не спасет даже самый надежный и крепкий Щит.

— Как же так? — скрипуче повторил дед. — Почему?.. Зачем?

Миша не ответил. Только огляделся по сторонам, мазнул по мне пустым взглядом — и снова опустил голову. Так ничего и не сказал, хотя деваться ему было, в общем, уже некуда. Когда мы с Андреем Георгиевичем привезли его — на заднем сиденье, скрученного ремнями по рукам и ногам, как барана — родовое поместье уже опустело. Будто вымерло: дед выгнал всех, даже Арину Степановну, даже охрану на воротах — чтобы никто не видел Мишиного позора.

Чем бы ни закончился этот разговор, он касается только нашего рода.

— Молчишь? — снова заговорил дед. — Чего тебе не хватало, дурень?

Кое-какие соображения у меня имелись — хоть делиться ими я и не собирался. Не то, что Мишу можно было понять — но причины предать род у него были. Нелепые, неразумные, почти детские — и все-таки были. С самого детства он неизменно оказывался задвинут куда-то на задний план. Второй сын в семье, теряющийся на фоне блестящего старшего брата — Кости. Не наследник, служивый, да еще и не наделенный какими-то особыми дарованиями. И так средний во всем — а потом еще и лишенный любви матери, которая все свое тепло почему-то отдавала младшему, уродившемуся чуть ли не бездарем.

То есть — мне.

Стоит ли удивляться, что у Миши за годы накопилось достаточно обид, чтобы в его голове прочно укоренились нехорошие мысли. Но это уж точно не повод предавать собственную семью!

— Расскажи. — Я подался вперед. — Ты виноват, но еще не поздно что-то исправить, Миш. Мы видели документы, которые ты передавал ку…

— Молчал бы, — мрачно огрызнулся Миша. — Уж перед тобой-то я отчитываться не обязан.

— Отчитайся перед дедом. — Я пожал плечами. — В конце концов, от него зависит, что с тобой будет.

Миша злобно зыркнул на меня исподлобья — но так ничего и не сказал. Может, он и не самый сообразительный из Горчаковых, и все-таки дураком бы я его не назвал. Братец уже наверняка успел сообразить, что деваться ему некуда, но все равно держался на чистом упрямстве. И у меня не было никакого инструмента расколоть его. Во всяком случае — по хорошему.

Но у деда, конечно же, был.

— Ты ведь понимаешь, что у меня есть достаточно способов заставить тебя говорить? — Дед протяжно вздохнул.