Она сжимает губы и отворачивается. Признается нехотя:

– Если бы. Когда ты увидишь ту, кто была для него всем, сама поймешь, для каких.

– А я увижу? – дальше забавляюсь я. Закидываю ноги на стул, сворачиваю куртку валиком, сую под голову и укладываюсь бочком на стулья.

Ох, как же кружится голова!

– О! – выдыхает девушка, со стуком опуская пустой стакан на стол и звякая ключами. – Уж это я устроить смогу, не сомневайся! – обещает с горечью в голосе.

– Как интересно, – бормочу я. – Просто жуть! – прикрываю глаза под стук ее удаляющихся каблучков, но только успеваю несколько раз спокойно вздохнуть, как чей-то звонкий и веселый голос раздается, кажется, прямо у моего уха. А стойкий запах сигарет и пива, ударивший в нос, заставляет распахнуть глаза.

– Ну! Где тут у нас болезная? Люк, эта, что ли?

* * *

Я завожу Андрея в кабинет и внимательно смотрю на прикорнувшую на стульях Воробышек. Только что бледная как тень Марго промчалась мимо нас в бар, едва удостоив в коридоре мрачным взглядом, и я, глядя на свернувшуюся у стены калачиком хрупкую фигурку, задаюсь вопросом: что так взбесило брюнетку за то короткое время, что я отсутствовал? Неужели присутствие птички? Раньше она была куда сдержанней.

– О-го! Ф-фурия! – присвистывает Андрей, провожая жадным взглядом высокую девичью фигуру, и тихо ржет, подбивая меня под бок локтем. – Что, Илюха, не случилось с Маргошей тет-а-тет, да? Другую куколку приволок? Ну? Где твоя болезная, показывай. О-о, – подходит и наклоняется над открывшей глаза девушкой. – Эта, что ли? Ух ты, хорошенькая! Посмотрим…

Шибуев стягивает с нее шапку и уверенно прикладывает ладонь к высокому лбу. Отводит в сторону возмущенно впившуюся в его запястье ладошку и выдыхает девчонке в лицо, дурашливо смеясь:

– Ну, чего разнервничалась, сероглазая? Дядя доктор пришел. Он больно не сделает, просто посмотрит. Говори, где и что у нас болит?

Я знаю, Андрюха пьян и неуместно весел, и Воробышек это явно не нравится. Ей удается отбиться от его худых рук, отползти дальше на стуле и кое-как сесть. Упрямо натянуть на себя шапку. Когда птичка трижды не попадает в рукав куртки от бьющего ее озноба, она устало замирает, откидывает затылок на стену и говорит сипло, глядя в пол у моих ног:

– Люков, если это шутка, то я ее не оценила. Пожалуйста, вызови для меня такси, я оплачу. Если тебе не сложно, конечно.

Мне не сложно, она это знает, не раз слышала сама. Ей не откажешь в упрямстве и памяти, впрочем, как и мне. Я подхожу ближе и забираю куртку из податливых рук. Говорю спокойно, дождавшись, когда ее глаза, наконец, устают смотреть в пол, медленно ползут вверх и находят мои:

– Воробышек, не нервничай. Тебе нужен врач, и ты это знаешь. Андрей, конечно, пьян и редкий придурок, но он успешный студент медицинской академии и профессорский сын в чертовом поколении. Ничего с тобой не случится, если он тебя просто осмотрит. А дальше как захочешь. Можешь ехать на свой вокзал и укладываться спать на лавку. Я тебе даже газету готов одолжить. Потолще.

– Зачем? – удивленно распахивает девушка уставшие глаза, медленно смаргивая сон с длинных ресниц, и я ловлю себя на том, что смотрю в них, не отрываясь.

– Пригодится, – хмуро отвечаю, не в силах первым отвести взгляд. С неожиданной жадностью рассматриваю лишившуюся призмы стекол серую манящую глубину. – Вместо подстилки.

– Ну же, сероглазая, открой ротик и скажи дяде: «А-а…», – тут же садится сбоку от птички Андрей и тянет свои тощие, с широкими костяшками пальцы к подбородку девушки.