Спустя несколько часов бой практически превратился в избиение. Тем более что защитники осажденной столицы бросили последние свои силы в помощь долгожданным освободителям. Они стреляли со стен, уже не экономя сохранившиеся до сих пор остатки боеприпасов. Вчерашнее «теперь или никогда» перешло на другую сторону.

Наступившая темнота не принесла затишья. Наоборот, еще ярче рдело пламя, еще неистовее стали крики, еще оглушительней пальба.

Около полуночи Герольф собрал во «дворце» военный совет. Из пятнадцати офицеров, собиравшихся накануне, пришло только семеро.

— Где остальные? — спросил Герольф.

Остальные были убиты или взяты в плен.

— А Берг?

— Я тут, — отозвался дюжий лейтенант, скромно державшийся у дверей.

— Иди сюда! Чего ты отираешься позади! Фенрира видел?

— Он сражается…

Совет не занял много времени, в оценке положения все сходились: в войсках царит хаос, и надо срочно положить этому конец. Наскоро обсудили, как лучше организовать оборону силами имеющихся в наличии офицеров. По карте распределили между собой стратегически важные участки и немедленно отправились каждый на свое место.

Через некоторое время в сражении как будто наступило некоторое равновесие. Артиллерию развернули и выстроили в боевом порядке, заставив противника отступить. Вновь заговорили пушки. Герольф поспевал всюду, распоряжаясь и воодушевляя офицеров и солдат.

Весь остаток ночи бушевал бой. Теперь, когда палатки догорели, бились в темноте, в тошнотворном смраде горелой кожи и мяса. Спотыкались о трупы людей и лошадей. А у казаков, казалось, глаза были как у кошек и видели в темноте как средь бела дня.

«Дворец» горел, и на последний совет Герольф созвал своих людей в пустующей конюшне. По пути ему попался какой-то раненый, который лежал на земле, укрытый одеялом. Тот узнал его и, выставляя напоказ зияющую рану на голове, осыпал безголосыми проклятиями:

— Как тебе вот это, вояка хренов? Погляди, погляди, твоя работа… Чтоб ты тоже тут сдох, как я издыхаю!

И плюнул в его сторону.

Никогда еще Герольфа так не оскорбляли в лицо, но он только отвернулся и прошел мимо. В конюшне, меся сапогами перегнивший навоз, сошлись четверо: сам Герольф, два генерала и Берг.

— Где остальные?

Остальные были убиты.

— Надо прекращать сражение, — сказал один из генералов с плохо скрытой тревогой. На лбу у него выступила испарина. — Надо прекращать, иначе мы поляжем здесь все до единого.

— Сдаться? Ты это хочешь сказать?

— Не совсем. Они предоставляют нам возможность уйти на запад, оставляют коридор для вывода войск. Такая у них военная традиция: они дают противнику шанс убраться восвояси. Я считаю, надо воспользоваться этим шансом: обговорить условия и организованно отступить. Это не позорно. Надо спасать то, что осталось от нашей армии.

Герольф вопросительно посмотрел на второго генерала.

— Он прав, — бесстрастно подтвердил тот. — Надо уходить. Всем — и как можно скорее. Иначе это место станет нашей могилой.

— Берг?

— Не знаю. Я — как ты. Куда ты, туда и я.

— Я спрашиваю, что ты думаешь.

— Я думаю как ты.

Впервые за годы знакомства с Бергом, то есть за двадцать с лишним лет, Герольфа взбесило это безоговорочное подчинение. Он рявкнул:

— Нет! Ты мне свое мнение скажи! Твое собственное! Ты имеешь право на собственное мнение! Ты же не собака моя!

Грузный лейтенант не сморгнул. Он смотрел на своего господина не столько со страхом, сколько с тоской. Словно больше всего боялся не умереть, а быть отброшенным.