Гай всхлипнул. Аптечка валялась на боку, потеряв в пыли баночку с нашатырным спиртом, пузырек йода и запечатанный в бумагу бинт.

Многочисленные ноги кожистой твари вдруг напряглись, поднимая тело почти вертикально, круглый глаз мигнул; Гай хрипло вскрикнул — Крысолов удивленно поднял брови:

— Смотри ты…

Он вскинул руку, потом опустил, и страшное тело опрокинулось, осело, забилось в конвульсиях. Крысолов занес руку снова — тварь почти человеческим голосом застонала; рука упала — тварь распласталась среди листвы, и круглый глаз на кишкообразном отростке помутнел еще больше. Крысолов поднял руку в третий раз, задержал ее на весу, потом сказал со вздохом:

— Пошел вон.

Тварь дернулась; Крысолов убрал руку:

— Пошел вон, говорю!..

Тварь исчезла мгновенно — только что ворочалась в груде листьев — и вот уже нет ее, взлетела по стволу, растворилась в ветвях.

— Вот и все, — рассеянно сообщил Крысолов.

Гай сидел, привалившись спиной к колесу, и смотрел, как он протирает флейту цветным лоскутком; закончив этот ритуал и спрятав дудочку в футляр, Крысолов наклонился, чтобы неторопливо и тщательно собрать содержимое аптечки. Потом вздохнул, в два широких шага подошел и остановился рядом:

— Зачем ты это сделал?

— Я ничего не делал, — ответил Гай с земли.

— Нет, ты сделал. Ты остановил машину, схватил этот вот смешной сундучок… Думаешь, тебе помог бы йод? После встречи с таким вот… гаденышем?

— Я думал…

— Ты вообще не думал. Ты схватил и побежал… теперь скажи мне — зачем?..

Гай открыл было рот — но осекся под взглядом Крысолова. Потому что под этим взглядом любые слова казались смешной, игрушечной, затасканной чепухой.

— Посмотри на меня, — приказал флейтист.

Гай поднял голову. Лес качнулся и поплыл — недвижными оставались только две зеленые щели; потом на них медленно опустились веки. Крысолов зажмурился.

— А знаешь, — проговорил он, не открывая глаз, — как выглядел бы мир, если бы всякое так называемое доброе деяние… получало немедленную награду? Ну, хотя бы не наказывалось, а?..

Гай не знал, что ответить. Он слишком жалок и глуп.

Флейтист хмыкнул и посмотрел на небо.

— Нам пора, — сказал он прежним тоном. — Поехали.

Спустя еще час пути лес разбился о красную кирпичную стену. Ворота, крепкие, будто не знавшие времени, стояли распахнутыми — заходи. Дорога и входила, и терялась где-то там, в глубине; Гай притормозил, беспомощно огляделся в поисках объездного пути — тщетно. У стен поселка лес смыкался, будто стража; над черной сутолокой строений нависала далекая башня. Каланча; Горелая Башня…

— Ну? — негромко спросил-приказал Крысолов.

Взвыл мотор.

В детстве он вот таким же образом пролистывал в книгах страшные страницы. Быстрее, и ничего с тобой не случится. Быстрее…

Машина еле ползла.

Мотор ревел — а фургончик тянулся, будто вязнущая в смоле букашка, Гай трясся, вцепившись в руль, а навстречу ему плыла главная улица Горелой Башни — Пустого Поселка, столь явно, полностью и давно пустого, что даже крапива не решается поселиться в тени здешних заборов. Даже могучий лес не умеет перешагнуть за ограду — ни травинки, ни муравья, ни птицы, вообще ничего живого, стерильно, пусто и чисто, Гай ощущает эту пустоту, это вкус погубленной воды, перекипяченной, много раз прогнанной сквозь кубы — вкус мертвой воды, в котором нет вообще НИЧЕГО…

— Ты смотри по сторонам, — все так же тихо попросил Крысолов.